Помимо естественного эффекта обрыва многолетних связей и попытки информационной блокады противника, с обеих сторон в ходе войны проявляется и тенденция обратного содержания, которая призвана полнее представить, понять и предугадать действия, настроения и цели противника. Еще более пристальное изучение армии врага довольно быстро дополняется необходимостью привлечь на сторону войны и тех, кто наименее уязвим для элементарной пропаганды — образованные слои, интеллигенцию, буржуазию, которые вряд ли воспринимали со всей серьезностью наспех создаваемые карикатуры на «гуннов», «бошей», «казаков», «томми» и т. д. Следствием намерения государственного аппарата сделать вечно фрондирующих интеллектуалов своими идейными союзниками в начавшемся смертельном противостоянии стал поток литературы, как отечественной,158 так и специально переведенной, по обе стороны фронта. Война стала не только и не столько паузой в изучении друг друга Германией и Россией, сколько, наоборот, интенсифицировала, хотя и в искаженном виде, попытки понять чужой менталитет и двойственность этнических особенностей.
Ахиллесовой пятой Российской империи, как и всегда, оставалась экономика. Можно дискутировать о различных пороках и достижениях российской довоенной экономики и о темпах ее индустриализации и роста благосостояния,159 но сомнений в том, что она не была самодостаточной, нет. Тяжелейший внешнеторговый дисбаланс, вызванный одновременной утратой основного партнера — Германии160 — и основного канала экспорта-импорта — через черноморские и балтийские порты, дополнялся и принципиальной критической зависимостью от поставок из-за рубежа ряда имеющих инфраструктурное и оборонное значение товаров. Отступление и вдруг полученные русской Ставкой огромные полномочия обернулись миллионными потоками беженцев и эвакуированных. Но главным препятствием на пути к победе было полное нежелание большей части населения — от крестьян и казаков до духовенства и буржуазии — осознавать, что Россия ведет не просто крупную, а решающую судьбы не только ее, но и всего мира на столетие вперед войну. Таким образом, носителями патриотической тревоги являлись лишь интеллигенция, чиновничество и часть дворянства, чего для общенациональных сверхусилий было явно маловато. Не вдаваясь в хорошо изученные, прекрасно проиллюстрированные статистикой и мемуарными свидетельствами изъяны и беды российского тыла и экономики в целом,161 следует признать, что общее положение России было (в сравнении с прочими странами) отнюдь не безнадежным и далеко не беспрецедентным. По-видимому, весьма легкомысленное отношение, причем чуть ли не у всех категорий населения, к назревающему кризису и гарантировало неспособность перейти к столь эффективному в нашей стране чрезвычайному образу действий. Отсутствие ощущения национальной катастрофы, аналогичной, например, 1812 г., обуславливало нежелание менять модели поведения, ограничиваясь лишь извлечением посильной пользы из конъюнктуры. Последнее распространялось на все явления военной поры как в тылу, так и на фронте — от тотальной коррупции на военных поставках до искусственной дороговизны и массовых сдач в плен, чтобы не пропустить «дележ земли сразу после войны».
Итоги кампании 1915 г. для Центральных держав выглядели блестящими, особенно с учетом всего набора критических для них моментов, иной исход которых гарантировал быстрое поражение. Победы 1915 г. — громкие, поистине масштабные — и не позволили Антанте реализовать свое очевидное преимущество в потенциале, а потому война затянулась еще на несколько лет. Германия могла записать себе в актив ликвидацию угрозы русского вторжения на свою территорию на неопределенно долгий срок. Была захвачена значительная территория, которая могла быть (и была!) использована для поставок сырья и продовольствия, отсрочив ужесточение карточной системы распределения. Установившаяся линия фронта на Русском театре военных действий была почти оптимальной и в любом случае куда более короткой, чем годом ранее. Германские позиции на всем ее протяжении (не считая участка Риги) опирались на важные железнодорожные узлы, включая Барановичи, где ранее была русская Ставка, что давало возможность маневрировать резервами и лишало подобного преимущества русское командование. Попытки наступления Антанты на Западе были отражены куда легче, чем ожидалось, и почти без территориальных потерь, которые были вызваны лишь недостатком резервов для контрудара.
Продолжалось развитие германской военной экономики, которая сумела избежать сырьевого коллапса из-за экономической блокады за счет новых технологий сбережения ресурсов и синтеза. Несмотря на громадные расходы материальных и людских резервов в наступлениях на Русском фронте (пока) удалось не допустить перебоев ни с поставками амуниции всех видов, ни с выделением пополнений. Формировались даже новые соединения, поступательно развивались все рода войск. К концу кампании германская Ставка могла полагать, что угроза вывода из войны главного союзника — Австро-Венгрии — ликвидирована полностью, отвоевание почти всей Галиции, стабилизация Итальянского фронта и разгром Сербии казались достаточными для того, чтобы предоставить двуединой монархии впредь решать все свои проблемы без выделения ей германских дивизий. Это было тем более желательно, что, по мере укрепления положения Австро-Венгрии, она (в лице фактического главнокомандующего Конрада фон Гётцендорфа) стала все упорнее стремиться к восстановлению полной самостоятельности в военно-политических вопросах, что сразу же привело к резкому конфликту между союзниками.
Лишь немного припозднились и «новогодние подарки» к кампании 1915 г. — эвакуация Антанты из Дарданелл 9 января 1916 г. и капитуляция Черногории (но не Сербии). Это было важнейшей психологической победой и для Османской империи, и для Австро-Венгрии, и для Германии. Опаснейшая перспектива вывода из войны Порты тем самым также была снята, остальные турецкие фронты представлялись германскому ОХЛ стабильными в том смысле, что события ни на одном из них не угрожали младотурецкому правительству так же, как бои у самого Константинополя.162 Капитуляция Черногории после катастрофической эвакуации сербской армии и сербского народа на о. Корфу означала долгожданный, хотя и несопоставимый с амбициями Австро-Венгрии ее триумф над южным славянством, которое и дало повод к игре ва-банк летом 1914 г.
Дунайская монархия к концу 1915 г. оказалась в положении, о котором вряд ли могла даже мечтать еще за полгода до этого. Почти вся ее территория была освобождена от противника. Русские удержали за собой лишь небольшую часть Восточной Галиции, зато у австрийцев теперь было Люблинское генерал-губернаторство на захваченных землях. Кровопролитные бои на реке Стрыпе в декабре доказывали, что прорвать фронт русская армия более не способна, поэтому даже при ожидаемом ослаблении германской поддержки крупных проблем на Северо-Восточном фронте можно было не ждать. Разгром Сербии, несмотря на отчаянные усилия России помочь ей поставками оружия и действия русской Дунайской флотилии,163 отрезвляюще подействовал на Румынию, захваченные трофеи позволяли наконец затушевать дважды проигранные в 1914 г. сражения за Белград. Хотя в Вене и Будапеште прекрасно знали, как сложен балканский узел взаимоотношений, как опасна взаимная месть народов, тем не менее, там планировали извлечь выгоду из балансирования между различными интересами. Салоникский фронт и тем более высадка итальянцев в Албании опасений не внушали. Перспективу перехода Греции на сторону Центральных держав в связи с бесцеремонным вторжением Антанты на ее территорию никто не отменял. Блокада у Отранто адриатической акватории в положении и до того почти отрезанной от мировой торговли двуединой монархии меняла не слишком много. Итальянский флот оказался неприятным, но не роковым фактором в расстановке сил на море. Страх перед масштабным итальянским вторжением и быстрым выходом старого врага чуть ли не к Зальцбургу и Загребу оказался преувеличенным. Фронт в Альпах был стабилизирован быстро и без особенных территориальных потерь. Он требовал многих сил, но не угрожал напрямую ни одному из жизненно важных центров Дунайской монархии.
