Оформившийся к концу 1915 г. Четверной союз вполне можно сравнить с квартетом из крыловской басни, причем не только из-за многочисленных сталкивающихся интересов, а из-за балансирования на грани открытой вражды — например, между Болгарией и Турцией. Роковым образом давала о себе знать разная логика восприятия Великой войны, разные масштабы целей и возможностей, а также продиктованная этим и личными особенностями военных лидеров стратегия действий. Фалькенгайн и его немногочисленные единомышленники вели войну в рамках серии реально достижимых локальных успехов, как правило, оперативного уровня. Этим война для Германии переводилась в инерционный сценарий, что в конечном счете должно было привести ее к поражению. Это понимали оппоненты Фалькенгайна, требовавшие рискованных и радикальных действий, в свою очередь, в отличие от тогдашнего главы ОХЛ, не желая видеть необратимых последствий таких резких поворотов. Фалькенгайн мог лишь оттянуть поражение Германии, а всю безнадежность ее стратегического положения он с трудом скрывал даже от самого себя, его будущий преемник Людендорф был намерен рискнуть всем и победить, хотя вероятность такого исхода была куда меньше, чем вариант сокрушительного разгрома, причем с течением времени шансы уменьшались. Это и было впоследствии поставлено в вину Фалькенгайну не раскаявшимся в своей неправоте Людендорфом. Несмотря на все эти разногласия в манере действий, было очевидно, что Германия ведет глобальную геополитическую войну, чего нельзя было сказать о ее союзниках.
Австро-Венгрия после разочарований и даже позора кампании 1914 г. постепенно склонялась к готовности добиваться успехов любого масштаба, даже необязательных, даже купленных ценой напрасной траты сил. Ни о какой цели, кроме сохранения довоенного status quo не могло быть и речи, но признаться в этом открыто в 1915 г. еще не посмели, да и победы на всех фронтах, казалось, этого и не требуют. Это не отменяло определенного стремления урвать свое при немедленно начавшемся переделе Польши, не избавляло от вызванного соображениями престижа стремления окончательно выйти на довоенные границы, на что собственных сил не хватало, а Фалькенгайн выделять подкрепления не желал. Идти на компромисс территориальных уступок России в Вене и Будапеште не желали, понимая, что это станет прецедентом раздела двуединой монархии и компромиссов между Германией и ее противниками, в первую очередь Россией, исключительно за их счет. Простая цель избежать развала страны исключала позитивные стратегические цели. Инерционный сценарий, аналогичный идеалу Фалькенгайна, для Австро-Венгрии был лучшим из возможных, позволял надеяться на минимум территориальных потерь по условиям будущего мира, однако для него, в отличие от Германии, у двуединой монархии не было ни сил, ни устойчивости. Фактически «лоскутная империя» оставалась «в игре» до еще одного стратегического поражения.
Османская империя находилась изначально в безвыходном положении, а потому могла лишь подороже продать свои владения, надеясь на более благоприятные условия германского протектората в будущем. Она продемонстрировала никем не ожидавшуюся жизнеспособность, однако это было отчаяние загнанного в угол. Надо отдать должное младотуркам, сумевшим на этапе «торговли» в августе-октябре 1914 г. извлечь некоторые плюсы из нейтралитета, однако после вступления в войну для Османской империи начался обратный отсчет. В отличие от Австро-Венгрии, турецкие лидеры позволили себе избрать радикальный вариант борьбы с нелояльными этноконфессиональными группами, однако опыт показал, что это не может решить проблему, а лишь отменяет вариант будущего компромисса. То, что Османская империя пережила кампанию 1915 г., было для нее огромным успехом, но общий результат означал в лучшем случае возвращение к стратегической обстановке марта 1915 г.
Болгария не имела и не могла иметь никаких интересов в затяжном конфликте, для нее Великая война могла быть анти-сербской, антирумынской, антигреческой или антитурецкой, а желательно с австро-германской помощью против всех одновременно. То есть помимо реванша за 2-ю Балканскую войну других горизонтов планирования у царя Болгарии Фердинанда не имелось. В этой ситуации любые стратегические расчеты Германии, игра ва-банк Турции или стремление очередной раз консервировать расклад сил Австро-Венгрии попросту находились на ином уровне восприятия действительности. Достигнув хотя бы некоторых из желаемых целей и, как тогда казалось, сравнительно дешево, Болгария к началу 1916 г. оказалась в состоянии войны, в которой она более совершенно не нуждалась. При этом условия и момент ее нападения на Сербию означали, что соглашения не будет, а географическое положение, принципиальная важность Софии как станции на пути Берлин — Багдад означали, что Болгария сама обрекла себя на войну до конца, хотя выиграть в ней более ничего не удастся, а проиграть можно все.
Сложно однозначно судить о том, насколько военно-политическое руководство России могло оценить обстановку с точки зрения каждого из своих противников. Конечно, дело отнюдь не в недостаточной компетентности стратегов или бездарности политиков, хотя в историографии Великой войны немало самых уничижительных оценок и тех, и других. Нет оснований и превозносить отдельные, весьма здравые стратегические проекты, высказывавшиеся, например, М. В. Алексеевым. При всей их интеллектуальной ценности, в них недостаточно учитывалось главное, то есть нетеоретическая возможность их воплощения, которая не сводится к подсчету пушек, корпусов и рублей, а должна базироваться на более комплексном анализе дееспособности военного и управленческого аппарата своей же страны. Сказывались, разумеется, и тяжелейший психологический эффект от проигранной кампании, проявившийся в националистической истерии, взрыве недоверия к информационным кампаниям. К концу года дали себя знать и вполне соответствующие русскому менталитету эмоциональные мотивы, побуждавшие к отчаянным попыткам спасти Сербию, не восстановив боеспособность армии. Особенности политической этики Николая II отразились в упорном нежелании переформулировать официальную позицию по «освободительным» целям войны, что сделало бы менее бескомпромиссным противостояние с Австро-Венгрией и Османской Турцией.
Вероятно, тот факт, что в 1915-м так и не сыграла вторая «ставка» Германии — вывод из войны России, как не сыграла годом ранее первая, то есть вывод из войны Франции, — нельзя объявить стратегической победой Антанты. Однако и такого стратегического итога вполне достаточно для того, чтобы компенсировать им все неудачи стран Согласия и свести баланс 1915 г. к боевой, в полном смысле этого слова, к стратегической ничьей.
Глава 3
ПЕРЕЛОМ ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ: КАМПАНИЯ 1916 г
Тревожные признаки будущего социального коллапса: общее и частное
Война радикально меняет и одновременно делает более контрастными те черты в стереотипах, которые получили хотя бы относительное подтверждение на практике. Характерная черта эволюции образа врага во время Первой мировой войны, когда под влиянием шовинистической пропаганды вчерашние соседи по Европе превращались в глубоко чуждых, цивилизационно враждебных, обреченных на взаимное уничтожение людей, не так резко проявилась во взаимном восприятии русских и немцев. Поиск и рефлексия по поводу русско-немецкого сходства, общей судьбы, геополитической близости остались уделом интеллектуалов, творческих людей и незначительного числа офицеров — сторонников войны, главным образом, против Великобритании за владычество на морях. Попытка со стороны либералов развязать всеобъемлющую открыто русофобскую кампанию в прессе провалилась из-за неприятия консерваторов, которые полагали, что нагнетание вражды по отношению к России и русским является частью принципиально ложного курса на поиск соглашения с Англией, невозможного в принципе, что, с точки зрения пропаганды, ведет к усилению социал-демократии внутри страны.1 Старая дилемма о том, следует Германии бороться за господство на морях или сконцентрироваться на колонизации Европы и Востока, в военных условиях превратилась в постоянные поиски и выбор «главного врага», сомнения — считать ли им Россию или Великобританию. При этом в левых политических кругах было иное мнение: будущий глава КПГ К. Либкнехт уже в 1915 г. заявил, что главный враг — внутри страны.
