К середине сентября 1916 г. фронт от Полесья и до карпатских перевалов стал явно стабилизироваться. Тяжелейшая горная местность, огромные потери, истощение резервов дополнились еще и непростыми погодными условиями, хорошо знакомыми перебоями в снабжении. Поскольку эти факторы воздействовали на обе стороны едва ли не одинаково, закономерным следствием этого был паритет. Обладавшая некоторым численным превосходством русская армия не имела сил для дальнейшего натиска. Балансирующая на грани голодных бунтов, отчаяния и массового дезертирства и/или саботажа австро-венгерская армия была способна только на оборону.74 В германских войсках копилось недовольство, возмущение неясностью общей военной обстановки и раздражение небоеспособностью союзников. Красноречивым свидетельством критического положения фронта в Галиции стало прибытие на этот театр военных действий турецких дивизий, показавших себя очень неплохо. И все же на фоне поражений османских войск на Кавказском фронте и весьма непростой обстановки на других азиатских фронтах это выглядело по меньшей мере странно. Ничем, кроме отчаяния в австро-венгерских штабах и желания младотурок добиться важной моральной победы хотя бы над одним из своих европейских союзников, объяснить этот маневр нельзя.
Непропорциональные надеждам последствия: лишние 700 км фронта
Долго назревавшие последствия необратимых перемен по итогам титанических сражений на западе и на востоке сказались в конце августа 1916 г. 27–28 августа последовало вступление в войну Румынии на стороне Антанты и объявление (спустя 15 месяцев боев в Альпах) войны Италией Германии, что сделало и Рим полноправным членом антигерманской коалиции. В ОХЛ и то, и другое было воспринято крайне болезненно — ощущение, что весь мир состоит из врагов, усилилось, а это дало повод к давно назревшему переводу войны в тотальную стадию. У них был почти неограниченный карт-бланш, а задача проста: спасти Четверной союз от казавшегося уже близким быстрого краха. Фалькенгайн был смещен и отправлен решать ту проблему, в которой он якобы был виновен — останавливать наступление румынской армии, хотя сил на это пока не было. В России многие были рады тому, что наконец появился пусть и слабый, но союзник, с которым можно биться в прямом смысле плечом к плечу. Скепсис и опасения Алексеева насчет сомнительной ценности такого приобретения пока никто не разделял. Крайне невыгодное положение Румынии, территорию которой охватывали Австро-Венгрия, Болгария и оккупированная ими Сербия, никак не отразилось на планах командования ее армии, не ведшей крупных боевых действий почти 40 лет (не считая эпизода 2-й Балканской войны). Румыны намерены были сразу же приступить к захвату того, что они получат по итогам победы, то есть Трансильвании.
Медлительность, отсутствие должного оснащения и военного опыта, сложный характер местности — румыны наступали через перевалы в горах — привели к тому, что уже к середине сентября 1916 г. кризис можно было считать купированным. Прибывавшие в Семиградье части новой 9-й армии, а также бои в Добрудже с охотно перешедшими в наступление болгарами давали надежду, что стратегических перемен в положении Австро-Венгрии из-за этого не произойдет. Уже в конце сентября австро-германские войска перешли в контрнаступление против румын в Трансильвании, а в Добрудже болгары сумели отразить все попытки вспомогательного русского корпуса остановить их, заняли Констанцу и устремились к устью Дуная. Опасения немцев и тайные надежды русских, что болгары откажутся активно воевать против братьев-славян, не оправдались. Масла в огонь боев подливало еще и то, что там против болгар действовали кипевшие к ним ненавистью сербские части русской армии.
К середине октября стало очевидно, что недооценка угрозы с юга, где за Дунаем сосредотачивалась группировка под командованием Макензена, дорого обойдется и самой Румынии, и Антанте в целом. Хотя русские армии все сильнее смещались к югу, ведя упорные бои в Карпатах и на Стоходе, хотя с Западного и Итальянского фронтов был снят ряд дивизий Центральных держав, что должно было бы дать определенный положительный эффект, общий результат был неутешителен. Убеждение французов в том, что они быстро научат румын воевать, а также упорное недоверие последних к рекомендациям русского командования гарантировали взаимное раздражение и неудачи. К концу ноября германские войска стали готовиться к штурму Бухареста, препятствовавшие их активным действиям горные и речные преграды уже были в основном преодолены. Несмотря на иллюзии французов относительно повторного «чуда на Марне», никаких перемен достигнуто не было: 5–6 декабря 1916 г. немцы вступили в Бухарест.
Окружить крупные силы румынских армий не удалось, но это было лишь слабым утешением: большая часть дивизий была небоеспособна, половина страны — вся Валахия — потеряна, королевский двор уехал в Яссы. Как и опасался Алексеев, Румыния потребовала огромного количества русских подкреплений. В декабре 1916 г. появился еще один, Румынский фронт русской армии, формальное руководство которым осуществлял румынский король, а реальное — генерал Сахаров. Вплоть до середины января германо-австро-болгарские войска продолжали попытки оттеснить противника и из Молдовы, но фронт стабилизировался в ходе фронтальных боев. Следует отметить сравнительно эффектные действия войск Центральных держав, сумевших быстро купировать новую опасность, выиграть время и разгромить самонадеянного противника серией ударов, в которых большую роль сыграли экспериментальные мобильные группы, предвосхищавшие тактику будущего.75 Из представившейся им возможности захватить новые сырьевые регионы они извлекли едва ли не максимум возможного, однако больше таких вариантов на всех фронтах не просматривалось. Упорные бои с русскими войсками демонстрировали, что время безусловного превосходства германской пехоты уходит, а остающиеся резервы не позволяли надеяться на исправление этой ситуации. Антанта понесла чувствительное, но в конечном счете некритическое для всех ее участниц (не считая самой Румынии) поражение, которое продлило возможности Центральных держав к сопротивлению, но и только. Однако были и тревожные признаки неготовности населения к новым военным усилиям: в России ярким проявлением его стало восстание в Казахстане, носившее черты давно назревавшего межэтнического конфликта, а также безусловное падение дисциплины в учебных частях. Военный аппарат Российской империи теперь исполнял только те функции, которые требовали наименьшего профессионализма — то есть призывал и распределял новобранцев, а вот превратить их в солдат, защитников Отечества, а не только в пушечное мясо он уже был не способен.
К декабрю 1916 г. ОХЛ по-прежнему оставалось на позиции лишь «исправления границ» для защиты Восточной Пруссии и Силезии и гарантий создаваемой Польше,76 но не более того, что согласовывалось с позицией канцлера даже в январе 1917 г.77 Гинденбург соглашался на передачу России Буковины и части Галиции и весной 1917 г. Осторожный глава правительства Баварии Гертлинг, впоследствии — канцлер, уже при 3-м ОХЛ осенью 1916 г. полагал, что «за сепаратный мир с Россией возвращение Польши — не слишком высокая цена».78 Такая уступчивость вполне понятна, если учесть, что порой на весь 1000-километровый германский фронт на Востоке в резерве из кадровых войск была лишь одна бригада кавалерии. Несмотря на сдержанные и дальновидные высказывания, проектам аннексий становилось все труднее противостоять, а от земли Обер Ост, ставшей едва ли не вотчиной, отказаться было еще сложнее. Уже в 1915 г. германские генералы называли себя «освободителями от русских» Курляндии с ее Либавой и Митавой,79 готовясь и надеясь не расстаться с ней в будущем.
