Учитывая ту огромную роль, которую Россия играла для определения и структурирования регионов Европы в европейском и, особенно, в германском сознании,80 именно Россия стала для немецких элит критерием реальности и прочности их планов относительно Центральной и Южной Европы. Как только Гинденбург и Людендорф, бывшие убежденными «восточниками», встали во главе германских вооруженных сил, вопрос о том, где находятся основные цели Германии на будущие десятилетия, отпал сам собой. Теперь стало окончательно ясно, что главным результатом должно стать создание Mitteleuropa с безопасными и открытыми восточными границами. Для этого необходимы были победа над Россией и перекройка границ в Центральной и Восточной Европе таким образом, чтобы вне зависимости от официальной государственной принадлежности той или иной территории ее ресурсы были в распоряжении экономики Кайзеррейха. В этом замаскированном аннексионизме военных поддерживали социал-демократы и канцлер, заинтересованные в существовании мифа о справедливой и даже освободительной войне против русского деспотизма.81
Если счет русским генералам в германском плену открыла уже Восточно-Прусская операция 1914 г.,82 то обратное явление практически не наблюдалось. Русская армия могла похвастать пленением австро-венгерских генералов и значительного количества высших и штабных офицеров, например, в связи с взятием Перемышля, а вот германский участок фронта таких возможностей не предоставил. Из общего числа немецких военнопленных в 168 тысяч человек83 офицеров было не более 1.5 % (т. е. вряд ли более 2.5 тысяч).84 Единственный захваченный в плен командир германской дивизии,85 генерал-майор Фабариус, ставший добычей партизан в конце ноября 1915 г., через 1.5 дня после пленения совершил самоубийство, так как обязан был это сделать по неписаному кодексу чести германского генерала. Великая война, породив феномен «армий и народов за решеткой», сделала военнопленных важнейшим источником информации не только и не столько военного характера.86 Интерес к захваченным вражеским солдатам был обращен в первую очередь на представителей России, хотя бы потому, что они составляли около двух третей общего числа военнопленных из армий Антанты.87 В свою очередь в России к концу 1917 г. находилось более 2 миллионов военнопленных из всех 4 стран вражеской коалиции. Меньше всего было болгар, затем шли военнослужащие германской и турецкой армий, а затем с большим отрывом солдаты и офицеры австро-венгерской армии, многие из которых являлись не столько пленными, сколько перебежчиками, а также идейными борцами за независимость своего народа. К концу войны пленение все чаще стало одной из практик выживания. Снижение качества германских частей и тяжелая ситуация с продовольствием приводили к тому, что даже после тяжелых поражений русской армии фронт переходили, чтобы сдаться в плен, из-за реальной перспективы сменить сравнительно безопасный Русский фронт на чудовищное ожесточение решающего сражения на Западе.
Потребность в оправдании успехов, преувеличении их значимости в интересах поддержки морального духа в тылу и на фронте, а, возможно, и в качестве самообмана при неутешительных тенденциях битвы в осажденной крепости, привели германскую военную элиту к намерению воспользоваться хотя бы теми результатами, которые достигнуты, даже если они и непрочны. Восточный фронт становился все более важным для Германии не только потому, что ОХЛ возглавили бывшие фрондеры — «восточники», достигнув заветных постов, дуумвират охладел к своим титаническим проектам наступления и разгрома всей русской армии. К началу 1917 г. большую часть войск Центральных держав на Восточном фронте составляли немцы, численность которых превысила 1.85 млн человек,88 т. е. выросла по сравнению с началом войны в 3 раза. Конечно, большая часть собственно германской армии была на Западе, однако Восток доставлял слишком много хлопот, хотя бы из-за протяженности линии, за которую приходилось нести ответственность. Потери на Востоке также увеличивались все больше, хотя доля кровавых и безвозвратных была не столь высока, как на Западе. В 1917 г., несмотря на разложение русской армии, доля германских войск на Восточном фронте продолжала медленно увеличиваться, хотя численность войск снижалась. Это тем более показательно, что Людендорф, возглавив ОХЛ, быстро забыл о нуждах Восточного фронта, постоянно перебрасывая оттуда на Запад воинские части,89 далеко не все из которых возвращались обратно. М. Гофман почти не осмеливался предъявлять ему претензии, хотя аналогичные действия Фалькенгайна вызывали у него бурю возмущения.
Комментируя последовавшее 12 декабря 1916 г. декоративно-надменное предложение Центральных держав заключить мир, а также почти насмешливый отказ Антанты не только от него, но и от немедленно последовавшего предложения только что переизбранного президента США В. Вильсона о посредничестве, Ленин заявлял о том, что наметился «поворот от империалистической войны к империалистическому миру», что в марксистской логике было по-своему верно, однако в куда большей степени отражало всю степень истощения воюющих держав «материальными сражениями» кампании 1916 г. Хотя новогодний приказ Верховного главнокомандующего Русской армии императора Николая II был выдержан в чрезвычайно уверенном тоне, итоги года, сопровождавшегося таким взлетом надежд в июне-июле 1916 г., были для России неутешительны, хотя, в отличие от результатов годом ранее, их было чем затушевать.
Подведение итогов затягивалось на противоположных концах фронта: под Митавой полыхали Рождественские бои — немцы, пропустив неожиданную локальную атаку латышских стрелков, в ярости пытались восстановить линию фронта, но так в этом полностью и не преуспели, постепенно затихали и бои в Румынии, где германские войска стремились дожать русские части, сменившие разгромленных новоявленных союзников, сохранивших лишь менее половины страны, хотя они вступили в войну лишь 4 месяца назад. В лучшем случае к весне под руководством французских инструкторов они могли бы вернуть себе боеспособность, чтобы избежать судьбы сербов, которым к концу 1916 г. оставалось лишь мечтать о скором освобождении родины, хотя на Салоникский фронт они уже прибыли.
Итоги кампании 1916 г. для Центральных держав можно было считать неудовлетворительными, а с учетом перспектив и вовсе катастрофическими. К концу года линия Западного фронта изменилась несущественно, однако эта кажущаяся ничья означала исчерпание германских резервов без всякого позитивного результата. Германская Ставка склонялась к мнению, что линию фронта в такой ее конфигурации удержать невозможно, а потому придется добровольно «спрямить» ее. На Русском фронте приходилось задействовать все больше войск, триумфы кампании 1915 года померкли в сражениях лета 1916 г., надежды на то, что Австро-Венгрия выдержит натиск без постоянной помощи, рассеялись. Устойчивость двуединой монархии после смерти Франца-Иосифа в ноябре 1916 г. вызывала вопросы, а намерения нового 29-летнего императора Карла должны были по меньшей мере встревожить германскую Ставку, стремившуюся к абсолютному диктату сразу во всех странах Четверного союза. Карл почти немедленно принял на себя лично Верховное Главнокомандование, а через несколько месяцев «сослал» Конрада на Итальянский фронт, министром иностранных дел стал 44-летний граф О. Чернин, готовый к самым смелым инициативам. Хотя Карлу удалось найти общий язык с венгерской элитой, было очевидно, что за грядущие реформы монархии должна будет расплатиться частью своего влияния одна из ее половин.
