Можно было с уверенностью предполагать дальнейшее давление и на Итальянском фронте, и на Салоникском. Следовало иметь в виду полную стабилизацию фронта в Румынии. Самые серьезные опасения были связаны с дальнейшим участием в войне Османской империи: за 1916 г. она лишилась громадных территорий на Кавказском фронте, а действия русского флота приближали энергетическую катастрофу, срывая поставки угля морем. Никаких надежд на то, что удастся остановить наступление русских войск или британских армий в Месопотамии, как это было в апреле 1916 г., не было. Четверной союз был вынужден к обороне по всем фронтам, он лишался инициативы, а потому рано или поздно должен был пропустить удар, который опрокинет одну за другой все позиции «осажденной крепости Европа». Не было ни малейших поводов и к тому, чтобы ожидать успехов в глухой обороне: зимой 1916–1917 гг. Германию и Австро-Венгрию потряс массовый голод, причем было ясно, что следующей военной зимы в условиях экономической блокады мирное население не выдержит ни при каких обстоятельствах.
К началу 1917 г. людские резервы России были далеко не исчерпаны, однако оснований для чрезмерного оптимизма, порой встречающегося в современных работах, призванных доказать блестящие перспективы Русской императорской армии накануне подлого предательства, то есть Февральской революции, также не было. Столь же преувеличенным представляется и тем не менее весьма аргументированное мнение выдающегося русского военного теоретика генерал-лейтенанта Н. Н. Головина о «мираже людского многолюдия».90 Разумеется, исчерпание резервов было налицо, однако лишь по довоенным меркам и если не проводить сравнение с другими великими державами. В том числе поэтому Верховное Главнокомандование России соглашалось внести свою лепту в общее дело союзников кровью не только на «своих» и без того самых длинных фронтах Великой войны, но и отправляло живую силу на Салоникский фронт, а также и на Западный. Хотя эти акции казались имеющими скорее психологическое и репутационное значение, свой важный вклад русские контингенты сделали и во Франции, и в Македонии.91
Перспективы рисовались если не радужные, то достаточно уверенные. Даже после позорной гибели дредноута «Императрица Мария» от Черноморского флота ждали новых побед: полного разгрома турецких поставок угля, пресечения активности германо-турецкого флота, а то и десанта в Болгарии, а затем и в Босфоре.92 К славе рвался недавно назначенный командующим на Черном море вице-адмирал А. В. Колчак.93 Надеялись и на мощные удары по Австро-Венгрии с помощью переобученной французскими инструкторами румынской армии. Были уверены, что страшного напряжения и блокады не выдержит сначала двуединая монархия, а после генерального наступления на Западе и на Востоке наконец сломлена будет и германская армия. Планы действий на 1917 г. у русской армии были исключительно атакующие, хотя они и мало отличались от высказываемых и годом ранее идей. В конце 1916—начале 1917 гг. лихорадочно проводили переформирование старых и образование новых полков под руководством временно заменившего Алексеева В. И. Гурко. Казалось, что новые 3-батальонные полки будут куда уместнее прежних 4-батальонных, а командование среднего звена обретет наконец должную оперативность и инициативу.94 При всех опасениях, при грозных признаках голодных бунтов на фронте из-за проклинаемой чечевицы вместо прежнего довольствия, мало кто сомневался в том, что Антанта в конечном счете одолеет за счет громадного превосходства в ресурсах, причем день победы не так уж далек. В этом убеждении обывателей укрепляли бодрые отчеты о межсоюзнических конференциях в Шантильи и визитах в Петроград видных парламентских деятелей из Франции и Англии.
Разумеется, использование огромного количества мобилизованных было чрезвычайно нерациональным, тылы бесследно поглощали не только многочисленных служащих различных общественных организаций, но и сотни тысяч формально находившихся на военной службе. Более чем достаточно было и отлучившихся под различными предлогами, выздоравливающих, дезертиров. Однако по сравнению с теми отчаянными мобилизационными усилиями, которые предпринимались в Германии, Австро-Венгрии, Франции, Италии и других странах, Россия даже близко не подступила к границе, за которой начинались характерные для тотальной войны особые меры. Лучшей иллюстрацией к тому, готова ли была Россия к дальнейшему напряжению, являются последовавшие за Брестским миром как минимум 3 года войны и сотни тысяч жертв всех ее воюющих сторон. Несмотря на вспышки ожесточения и насилия едва ли не по всей Европе в те же годы,95 ни одна страна, кроме Финляндии, не смогла пойти на что-либо сравнимое. Однако Финляндия сравнительно мало пострадала от Первой мировой, а в Германии и Венгрии было достаточно первого раунда гражданской войны весной-летом 1919 г., чтобы общество отказалось в ней участвовать.
Глава 4
РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ КАК СТРАТЕГИЧЕСКАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ: 1917 ГОД
Почему в России раньше всех? Самая неожиданная из всех ожидаемых революции
Обладая в условиях военной диктатуры определенной информационной монополией, военные обязаны были всю информацию о событиях в России тщательно отфильтровать и добиться ее однозначной оценки в штабах и министерствах Центральных держав, однако этого не произошло.1 По иронии судьбы, германская Ставка, испытывавшая плохо скрываемое ощущение бесперспективности ситуации и добившаяся права определять судьбу всех своих союзников, не дождалась Февральской революции всего месяц, пойдя ва-банк в крайне неподходящий момент.2 1 февраля 1917 г. была пройдена «точка невозврата» в отношениях с США, которые начали подготовку к вступлению в войну сразу же после объявления Германии о переходе к неограниченной подводной войне. Впоследствии это «дезорганизовало некоторых сторонников новой стратегии»,3 отсутствие хорошей прогностики на русском направлении, где разразилась столь ожидаемая драма, стоило Германии очередной дипломатической катастрофы. Вступление в войну США, в связи с тем, что Вильсон в Февральской революции нашел удобную модель «демократического» присоединения к коалиции «империалистических хищников», вызвало проекты радикально новых геополитических конструкций, например, оси Берлин-Петроград-Токио, опасаясь которой американцы и решились-таки вмешаться в столь выгодную войну за океаном.4
Во всех странах, даже в уверенно набирающей мощь Германии, накануне Великой войны, все чаще обсуждалась возможность революции или по меньшей мере крупных перемен в политическом устройстве под напором крепнущих левых сил. Нарастала истерия и относительно угрозы военной диктатуры, однако до войны она была в основном мнимой, не выходящей за рамки эмоций. Нет сомнений в том, что взаимоотношения власти и верхушки армии всегда неоднозначны, вряд ли приходится отрицать и то, что вариант военной диктатуры всегда рассматривается генералитетом в качестве потенциально возможного и даже желательного, особенно в условиях военных действий, но это никак не доказывает последовательное и намеренное стремление осуществить эти логические расчеты. Ряд исследований, как советского периода, так и современных,5 относительно причастности русских генералов к политическим заговорам (и до революции 1917 года, и после нее) дает по-своему обоснованную и логичную версию. Однако это, как правило, версия «обвинения», априорно исходящая из намерения обнаружить военный заговор просто в силу его возможности и тем более обсуждаемости, либо же попытки «оправдания», косвенно подтверждающие сам факт осознанного участия в заговоре.
