Следствием русско-германского единства взглядов, направленного против воссоединения Польши, являлся категорический отказ некоторых представителей германской политической элиты от проектов аннексий на Востоке.70 Любые уступки по польскому вопросу, т. е. ослабление откровенно колонизаторской политики, особенно в культурной сфере,71 вызывали у соседней державы недоверие и подозрение. Особенно остро они воспринимались в Германии, где покорение славян, в особенности поляков, сам факт наличия значительных национальных меньшинств и были показателями того, что Германия все-таки империя,72 более того, недостаток колоний приводил к фактически колонизаторскому поведению по отношению к полякам на их этнической территории, что предопределило стиль действий на оккупированных землях Российской империи в ходе Великой войны.73 Военные элиты обеих стран достаточно осторожно относились к полякам в своих армиях, и тем более в офицерском корпусе, что особенно было заметно в русской армии,74 где служили многие польские дворяне, в то время как в германских войсках польские фамилии онемеченных аристократов, как правило, не мешали воспринимать их как пруссаков. Весьма воинственные речи Вильгельма II, любившего подчеркивать свои бранденбургско-прусские корни, тоже не вызывали ощущения должной последовательности ни у русских, ни у польских политиков,75 хотя русская разведка с удовольствием констатировала неосторожные полонофобские высказывания кайзера.76
Политическую же карьеру рассматривали лишь как средство легальной и эффективной борьбы за восстановление хотя бы автономной Польши. Разумеется, на определенном этапе добившиеся успеха польские парламентарии в любой из трех империй фактически становились проимперской партией в польской элите, зачастую оправдывая свою верность императору аристократическими традициями, но не отказывались от национальных целей. Так, в Германии пытался лоббировать интересы Польши граф Богдан Гуттен-Чапский, в России партию русофилов у поляков возглавлял Роман Дмовский,77 в Австро-Венгрии самым влиятельным поляком был министр финансов Леон фон Билинский.
Польская шляхта, какие бы высокие посты ни открывались ей в любой из трех консервативных монархий, в целом неодобрительно относилась к попыткам сделать военную карьеру в императорских армиях, осуждая службу с оружием в руках любой из трех держав, повинных в грехе раздела Польши. В случае если не оставалось иного выбора, желавшие военной славы польские аристократы готовы были служить в саксонской армии, а не в прусской, во французской или американской, но не русской. И все же постепенно имперская интеграция и законы человеческой психологии брали свое: несмотря на взаимное недоверие, плохо скрываемую дискриминацию по национальному и/или религиозному признаку, несмотря на необходимость приспосабливаться к культурному облику титульной нации империи, все больше поляков соглашались служить одному из императоров-«совладельцев» Польши.
Различие между тремя частями Польши постепенно нарастало, ведь огромные усилия по сохранению польского культурного сообщества подрывала разная в трех империях стратегия администрирования и надзора за столь непростым в управлении национальным меньшинством. В Пруссии велась агрессивная политика онемечивания, а большое количество поляков и кашубов вынуждено было уезжать в поисках работы в индустриальные центры Рура, где быстро теряло национальную идентичность. В Австро-Венгрии максимально гибкая языковая политика всегда дополнялась максимальной консервацией текущего политического и административного устройства, отражавшего в лице императора Франца-Иосифа реалии какого угодно столетия, кроме двадцатого. В России явно делали ставку на общие славянские корни, не оставляя попыток ползучей русификации и введения русского языка не только в официальный, но и повседневный оборот. Поэтому, например, в любом уезде Привислинского края местный администратор всегда был русским (по крайней мере считался таковым) и только его заместитель, проверенный на лояльность, брался из поляков. Эти различные традиции управления сказывались и в ходе Великой войны, когда русская военная администрация попыталась управлять Галицией по образцу бывшего Царства Польского, а немцы и австрийцы в свою очередь совершенно по-разному вели политику в Варшавском и Люблинском генерал-губернаторствах соответственно.78
Зыбкость установившихся на целое столетие рубежей, при контрасте организации и менталитета властей по обе стороны границы, приводили к существованию особого феномена границы России, Германии и Австро-Венгрии, которая была скорее объединяющим началом, чем разделяющей чертой. Хотя внешне перемены были разительны: если прусские власти придавали большое значение развитию периферии, видя в этом инструмент интеграции и онемечивания населенной поляками сельской округи, то российские власти, напротив, принципиально не развивали инфраструктуру в приграничной полосе, не желая создавать условия для более тесного экономического взаимодействия разделенных между странами польских земель и уж тем более способствовать будущему германскому вторжению, создавая приемлемые пути сообщения за пределами цепи крепостей на речных рубежах. В Австро-Венгрии же королевство Галиция и Лодомерия, за исключением Кракова, и вовсе оставалось самой отсталой аграрной периферией, хотя в последние предвоенные годы его развитие заметно оживилось в связи с разработкой нефтяных источников, а огромный отток сельского населения за рубеж или в крупные города несколько приостановился.
Проекты воссоздания единства Польши под эгидой любой из держав были утопией, поскольку ни одна из них не могла обеспечить лояльность нового государства к стране-покровительнице. В ходе войны обеими сторонами в своих интересах были испробованы методы содействия национально-освободительному движению польского народа, однако из-за отсутствия целостной программы действий и обдуманного плана перекраивания польских земель они были безуспешны79 и слишком односторонни.80 Попытка Германии поставить поляков себе на службу с помощью воззвания,81 а затем и явно ничем не подкрепленной декларации о создании Польского королевства бесславно провалилась: вместо 800-тысячной польской армии на сборные пункты к весне 1917 г. явилось несколько сотен добровольцев. У многих германских офицеров сама идея увеличения сил Центральных держав за счет польских добровольцев встретила непонимание.82 Как только надежды на пополнение армий Центральных держав рассеялись, Гинденбург и Людендорф поспешили отмежеваться от любого своего участия в этой «авантюре»,83 хотя М. Гофман, очевидно, знакомый с их истинным отношением к польскому проекту осенью 1916 г., писал в дневнике об их осмысленном согласии на эту акцию.84 Следствием попытки осуществления «польского проекта» стал крах даже призрачных надежд на заключение сепаратного мира с Россией при правительстве Штюрмера.85 При этом эффект от провозглашения независимости Польши был достаточно велик: началось (хоть и под контролем) постепенное строительство польской администрации, но совершенно вне зависимости от желания Германии использовать ее для своих целей.86 После этого немцы обратили главные усилия на сотрудничество с литовскими националистами, натравливая их на поляков,87 и начали контакты с украинскими, что до сих пор являлось прерогативой австро-венгерской разведки.88 Это вызывало у правительства союзника Германии серьезные подозрения в попытке отделить Галицию от Австрии. Это не мешало тому, что впоследствии офицерский корпус польской армии был «проникнут правыми настроениями», а «значительная часть… имела явно монархические тенденции»,89 т. е. политически нарождающаяся польская военная элита была вполне солидарна с германской. Гинденбург и Людендорф, поддержавшие Бетмана в конце 1916 г. с его проектом провозглашения независимости Польши, теперь были возмущены этой акцией и всю ответственность за «создание этого урода» переложили на бывшего канцлера и прежнего австро-венгерского министра иностранных дел Буриана.90 Долголетняя убежденность и Германии, и России в том, что Польша должна быть разделена и далее, не оставила немцам шансов на взаимное доверие даже с Ю. Пилсудским, воевавшим на стороне Центральных держав с первых дней войны, — в 1917 г. он оказался в германской тюрьме за отказ приносить присягу на верность монархам своих союзников. Австрийцам удалось сохранить определенное влияние на польские войска, возглавленные затем И. Халлером, однако только до тех пор, пока развал России не позволил полякам обратить оружие против остальных угнетателей.
