Холерный вибрион, лабораторные исследования и вакцина – в этом строгом наборе смерть волонтёра представлялась Хавкину досадным компонентом на заднем плане, составленном из миллионов обезображенных болезнью трупов, разбросанных от Индии до Парижа.
Вальди был слишком молод, чтобы сверх меры увлекаться темой нашего неотвратимого конца и оглядываться на смерть по-соседски – во всяком случае, на собственную смерть, шастающую где-то в отдаленье. А несчётные жертвы холерных вибрионов, вот этих шевелящихся под трубкой микроскопа шустрых тварей, представлялись ему трын-травой на гибельном поле, уходящем далеко за горизонт. Вибрион удобрил поле миллионами людей, и, несомненно, уложит в землю ещё больше – если не скрутить его в узел и не заставить подчиниться прямо сейчас! Эта возможность открылась перед Вальди Хавкиным здесь, в доме Пастера, за лабораторным столом. И на фоне массы безымянных, из которых состоит земля опоясывающего мир безграничного кладбища, гибель одного волонтёра, согласившегося рискнуть своей жизнью ради нового слоя людей, оборачивалась для Хавкина бесспорным поражением и представлялась ему трагедией вселенского масштаба… Кто знает, может, он был и прав.
Новости, скупо просачивавшиеся из Пастеровского особняка, не обходили стороной медицинский мир Парижа. Эти новости, по пути в академические салоны, обрастали нелепыми слухами и обращались в сплетни, захватывающие дух. Сплетни! Во все времена, во всех концах земли сочные сплетни играли немаловажную роль в поступательном движении событий. Зоологические сплетни из Пятнадцатого округа носили анекдотический характер: погоня охотников за зубастыми невидимыми разбойниками подавалась в ироническом ключе, густо сдобренная оскорбительными деталями. В этом не было ничего нового, но всё же после публикации нашумевшей статьи Хавкина признанное медицинское сообщество, заслышав шелест микробиологических сплетен, наставляло ушки топориком. С азартным нетерпением ожидалось появление новой статьи Вальдемара Хавкина, в которой он якобы объявит о своей решительной победе над холерой и наступлении нового, лучезарного века в медицине. Заслуженные медики от таких потрясающих новостей строили гримасы и воротили нос. Никто из них не признался бы в том, что верит в успех ловцов микроскопических зверьков и смехотворных опытов с подзорной трубкой у глаза, – но и опровергать без оглядки результаты таинственной и непонятной работы в Пастеровском институте не отваживался: а вдруг получится, а вдруг, неведомо как, свернут шею эпидемиям? Новое, ненадёжное время наступало, опережая часовые стрелки, и научным наблюдателям следовало не сводить с них глаз, чтобы не отстать и не остаться в дураках. Мир менялся от года к году, грядущий двадцатый век таил в себе немало неожиданностей: народившееся племя нигилистов и ниспровергателей ставило в тупик добропорядочное поколение отцов.
Чем больше месяцев утекало с того памятного вечера в лаборатории, тем ближе подбирался Хавкин к «окончательному решению» схватки с вибрионом, тем неизбежней возвращался он к вопросу, кто станет подопытным волонтёром – истинным героем испытания его противохолерной вакцины. Себя он видел в этом качестве издавна и неотвратимо – но этого было совершенно недостаточно: злокозненные контролёры, настроенные против самой идеи вакцинации, обвинили бы его в подтасовке фактов и мошенничестве. Тут нужен был человек со стороны, далёкий от пастеровского особняка – чтоб его не в чем было заподозрить.
Кто это может быть? Цветочная Люсиль подошла бы бесспорно, но уговорить её будет трудней, чем говяжью тушу из мясного ряда. Цирковые тоже не согласятся и не пойдут в герои ни за какие коврижки: зачем им это? Аплодисменты в шапито их вполне устраивают… Тогда – кто?
Он знал – «кто», знал с самого начала. И откладывал решающий разговор до последнего – до того дня, когда на самом себе убедится в безопасности эксперимента.
Тот день, когда в Пастеровском особняке на свет появилась облегчённая болезнетворная сыворотка Хавкина, ничем не отличался от предыдущего – зато отличался от последующего. Вечером, когда Институт опустел, Вальди положил на стол в безлюдной лаборатории чистый лист бумаги и написал на нём своим безукоризненно ровным почерком: «Я провожу этот эксперимент ради науки, её развития и конечного торжества». Затем набрал в шприц рассчитанную до миллиграмма дозу сыворотки и ввёл её в мышцу левого плеча. Малейшая ошибка в расчётах и концентрации раствора несла в себе угрозу смерти – не сразу, так через несколько дней. За эти несколько дней, в случае успеха, испытуемый доброволец справится с лёгкой, безопасной для жизни формой болезни, он выработает спасительный иммунитет – и тогда проверочное заражение полновесной дозой холерного яда разобьётся о стену защитной реакции организма. На этом принципе и были построены лабораторные изыскания Хавкина, и их благополучный исход, в атмосфере насмехательской враждебности оппонентов, целиком зависел от публичного испытания на людях. Победа Хавкина с его вакциной в пробирке означала бы триумф планетарного масштаба, отправную точку для уничтожения пандемий, унесших сотни миллионов жизней, и утверждение нового направления в науке. Немало для недавнего боевика, базарного грузчика и циркового борца.
Перетерпев предусмотренное недомогание и выждав день-другой, Хавкин без колебаний привил себе дозу активных холерных вибрионов, которой с лихвой хватило бы и на двоих. И назавтра после полудня, не испытывая болезненных симптомов, с лёгкой душой отправился к Андрею Костюченко.
– Я догадывался, что ты придёшь, – сказал Андрей, выслушав Хавкина. – Даже удивлялся, что тебя так долго нет… Ну, конечно, такие вещи за неделю не делаются!
– Не делаются, – подтвердил Хавкин. – Говорю тебе – сначала я на себе проверил. Ошибки нет, тут можно быть спокойным: всё просчитано верно. Погляди на меня – я жив и здоров, а без вакцинации лежал бы уже при смерти.
– Так ты говоришь… – сказал Андрей.
– Да, на себе, – повторил Хавкин. – Была ли опасность? Была… Как говорили когда-то: «Не рискнув жизнью, не победишь врага». Мы с тобой, Андрей, в Одессе рисковали жизнью, и это было в порядке вещей. Теперь всё изменилось, кроме одного: мы и там делали своё дело ради надежды, и здесь, рискуя жизнью, пытаемся продолжать. Может, по привычке… – Вальди усмехнулся чуть заметно и замолчал; ему казалось, что он сказал достаточно, и теперь пришёл черёд Андрея Костюченко.
– А где это делают? – спросил Андрей. – И когда надо?
Хавкин улыбнулся светлой улыбкой:
– Значит…
– Ну да, – сказал Андрей Костюченко. – Конечно. А ты, что ли, сомневался?
– Значит, вакцинация в пятницу утром, через четыре дня, – сказал Хавкин. – В больнице для бедняков, в Девятнадцатом округе. И там же, после инкубационного периода, введение субстанции.
– Холеры? – уточнил Андрей.
– Холеры, – сказал Хавкин. – Внутримышечно.
– Мне-то какая разница – внутримышечно или нет? – спросил Андрей. – Тебе виднее… Я приду, Володя.
Госпиталь для неимущих размещался в здании монастыря средневековой постройки, оставленном монахами почти сто лет назад, в буйные дни Великой французской революции. Там ещё и раньше, при королях, лечили, как могли, за Христа ради, нищих людей и калик перехожих – травами, припарками. Запущенные могилы горемык сохранились за обветшавшею оградой монастыря по сей день.
