Со всеми этими горькими подробностями колониальной жизни Хавкина ознакомили в дни его сборов к отъезду. В числе ознакомителей фигурировали люди, знающие толк: армейские офицеры высоких званий, специалисты по тропической медицине, ответственные чиновники министерства иностранных дел. Встречи – их организовывал и на них присутствовал Джейсон Смит, консультант, – проходили в неофициальной обстановке, в гостинице «Савой». За чаем, кофе, сладостями и выдержанным бренди Хавкин слушал рассказы бывалых людей о «жемчужине Короны» и положении там дел; у него складывалось впечатление, что островки британской цивилизации располагаются в крупных городах – Калькутте, Бомбее, Мадрасе, – окружённых бескрайними тропическими просторами, населёнными десятками миллионов дикарей, враждебно настроенных по отношению к английским цивилизаторам. Европейская культура и образование – только они, а больше ничего, помогут сблизить политические позиции колонизаторов и аборигенов. Эта концепция работает и приносит плоды; три университета, основанные англичанами, сделали возможным возникновение образованной группы индийцев, плодотворно сотрудничающих с колониальными властями. Но вместе с тем те же университеты служат рассадником вредных идей и неверно понимаемого свободомыслия в молодёжной среде. В определённой части молодой индийской интеллигенции зреет недовольство политикой Лондона, проявляется опасное стремление к национальной государственной независимости и даже слышны призывы к бунту.
Всё это было интересно и, пожалуй, в меру поучительно, но бунтарские порывы тамошней студенческой молодёжи не трогали ни ума, ни сердца Владимира Хавкина. Азарт бунта и революционную страсть он оставил в своём одесском прошлом и не намеревался к ним возвращаться ни при каких обстоятельствах. С этим было покончено раз и навсегда. Уничтожение холерного вибриона куда нужней людям, чем убийство генерала Стрельникова и даже царя-освободителя Александра Второго. Хавкин в этом был убеждён бесповоротно, но свои взгляды предпочитал держать при себе, а не делиться ими со своими английскими просветителями – не видел в этом ни пользы, ни смысла. Он был готов к отъезду и ждал его с нетерпением, находя в расставании с Европой переломный час всей своей тридцатитрёхлетней жизни. Индию он узнает и, может быть, поймёт не с чужих рассказов, а только увидев своими собственными глазами. Он едет туда с одной-единственной целью: привить вакцину как можно большему количеству людей, сотням и сотням тысяч, кем бы они ни были: британцами или аборигенами, англофилами или бунтарями, лесными дикарями или университетскими интеллектуалами. Привить и заглушить пандемию, как костёр песком.
Путь для этого был открыт: в трюм «Бенгалии» погрузили крепкие ящики с несколькими – на всякий пожарный случай – комплектами лабораторного оборудования, наборами реактивов, стерилизационную аппаратуру последней модели, лабораторные столы и шкафы для хранения стерильных материалов. И, самое главное, на борт поднялся Государственный бактериолог доктор Вальдемар Хавкин, наделённый широкими полномочиями, включающими в себя устройство лаборатории в Калькутте и приём на работу штата сотрудников и помощников.
Наконец, двухтрубный пакетбот отвалил от причала, сопровождаемый гудками пароходных сирен и приветственными криками портовых зевак. Стоя на пассажирской палубе и глядя на тающий в тумане британский берег, Вальди поймал себя на мысли, что не испытывает душевного волнения, естественного, казалось бы, при таких обстоятельствах. Сосредоточившись, он понял причину своего бессердечия: корабль вибрировал, дрожь палубы передавалась пассажирам – от пят до макушки, и эта непрерывная надсада напрочь отвлекала отъезжающих от каких-либо дополнительных переживаний.
Неподалёку от Хавкина стоял, держась за медные поручни, индиец лет сорока пяти, в чёрном костюме-тройке, отлично сшитом и наверняка далеко не дешёвом. Яркий шейный платок, искусно повязанный, оживлял унылый чёрный фон, а на голове индийского господина уверенно сидела чёрная шляпа-котелок.
– Это двигательные машины разгоняют пар, и вся наша «Бенгалия» трясётся, – доступно объяснил незнакомец Хавкину, вцепившемуся в дрожащие поручни. – Как наберёт полную силу, вибрация уменьшится… Разрешите представиться: профессор Бхарата Рам, – и он слегка приподнял свой котелок над седеющей головой. Было ясно, что профессор не новичок в морских делах и не впервые ступил на палубу парового пакетбота.
Постояв и поглядев на отступающие берега Альбиона, договорились идти обедать вместе.
На борту судна, в море, необратимость времени ощущается особенно остро: ничего, вроде, не произошло и не изменилось ни на йоту – море как море, небо как небо, – а день уже ушёл безвозвратно, канул в никуда; вечер надвигается и наступает час обеда.
Обед подавали в кают-компании. За столиком на четверых разместились профессор Рам с женой и сестрой – смуглокожей сухощавой вдовой лет пятидесяти, и доктор Хавкин. Всего здесь насчитывалось восемь столиков, сервированных со знанием дела и занятых сдержанно гомонящими в ожидании еды пассажирами.
Они и чай пить на «файф-о-клок» вместе явились – Хавкин и Рам, а индийские дамы остались в каюте: их то ли утрясло, то ли укачало. Бхарата Рам был первым в жизни Хавкина индийцем, с которым он мог говорить на общем языке и на обоюдно интересующие каждого из них темы. Рам проявлял восторженный интерес к предстоящей работе Хавкина – борьбе с рассадниками эпидемий в болотах и джунглях Индии, а Хавкин, составляя картину общественной жизни в колонии из первых рук, со всем вниманием слушал рассказ профессора о его занятиях в университете Калькутты, где он преподавал историю культуры, индийские литературные памятники и санскрит. Вдовствующая сестра всем иным увлечениям предпочитает политику, она видит завтрашний день Индии лишь в полной независимости от Лондона и разделяет взгляды молодого философа Мохандаса Ганди, которому многие индийцы прочат великое будущее.
К позднему обеду, из разговоров с профессором Рамом и рассказов Джейсона Смита, консультанта, Хавкин представлял себе жизнь столичной Калькутты хоть и схематично, но достаточно живописно. Город был строго разделён на два неравных сектора – Белый и Чёрный, первый из которых населяла английская администрация и богатая, образованная часть коренного населения. Рам не сомневался, что Хавкина поселят в Белом городе, скорее всего, невдалеке от Университета – там выстроен новый жилой район и разбит замечательный, ухоженный парк, не уступающий лондонским. Чёрный город – его название говорит само за себя – замусорен, загромождён уродливыми бараками и будками и битком набит простым людом, перебивающимся с хлеба на воду и, не имея даже дырявой полотняной крыши над головой, проводящим жизнь под открытым небом. Этот неотёсанный, а, проще говоря, дикий люд приливает в Калькутту вполне бесконтрольно из окрестных и отдалённых лесных деревень, в поисках лучшей доли. Надежда – она и в Индии надежда, и, бывает, что и здесь ведёт прямиком к пропасти. Точно так же обстоит дело с надеждой и в России, отметил про себя Хавкин, и это мимолётное заключение почему-то успокоило его душу, всполошившуюся было из-за диких индийцев, ведомых к гибели несбыточными надеждами.
«Отвальный» обед оказался выше всяких похвал – вкусный и обильный. На смену мясным закускам принесли овощной суп-пюре, затем подали жареную треску с картофелем, а за нею следом сладкий пудинг с крыжовником. Ви́на предлагались на выбор – красные и белые. Хавкин предпочёл бы выпить кружку пива, но на столах повсюду стояло вино, а обращаться с расспросами к официанту было неловко. Видя нерешительность Хавкина, миссис Видья Алуру, вдовствующая сестра профессора, поспешила ему на помощь:
