А ещё говорят: «Беда не приходит одна»; и это правда, потому что в тени беды всё вокруг окрашивается в грустные тона, и начальный цвет пропадает. Но, случается – хотя это и не правило – за одной бедой следует другая, и дело тут вовсе не в окраске, а в горьких обстоятельствах.
На второй год после смерти Анис в глухую деревеньку, после сотни противочумных прививок, пришла беда: умерли девятнадцать человек. Такое в практике Государственного бактериолога случилось впервые.
Хавкин вёл тогда другую экспедицию, его отряд действовал в двух днях пути от злополучной деревеньки, где плановую вакцинацию проводил сотрудник лаборатории по имени Сингх Чадрал. О лесной трагедии Вальди узнал через неделю, по возвращении в Бомбей, из полевого журнала, заполняемого руководителем противочумного отряда, и от самого Сингха Чадрала. Разумеется, своими глазами Сингх Чадрал никаких заболевших не видел. Его отряд, привив в деревеньке сто семь крестьян – и это задокументировано в журнале, – переночевал в деревеньке, а на рассвете снялся с места и отправился в следующее поселение для продолжения своей работы. К месту назначения отряд прибыл на исходе дня, а наутро дурные новости нагнали Сингха Чадрала: посланец из заболевшей деревни, перепуганный насмерть, шёл по следам отряда всю ночь и явился в лагерь со сбивчивым рассказом.
По его словам, не все, но многие из привитых заболели страшной болезнью, хотя и не чумой: судорога их свела с ног до головы, а у некоторых лицо неподвижно застыло с выражением гибельного ужаса, и в то же время рот несчастных был широко разинут, словно бы они намеревались начать хохотать, но что-то им мешало это сделать… Клиническая картина, основанная на этом живописном рассказе очевидца, свидетельствовала о том, что причина несчастья никоим образом не связана с чумой. Здесь – другое, и Вальди желал узнать непременно и безотлагательно, что именно…
А Сингх Чадрал, изложив Хавкину версию деревенского посланца, продолжал: как ответственный руководитель отряда, он, Сингх, решил вернуться в злополучную деревеньку и лично удостовериться в том, что там произошло после прививок. Картина открылась гнетущая. Облако страха висело над крышами хижин. Жители имели вид подавленный и угнетённый: чума или не чума, но четверо селян уже умерли с дикой усмешкой на лице, ещё пятнадцать корчились от судорог и боли. И никак нельзя было отделить эти ужасные события от уколов, сделанных накануне Сингхом всем без разбора жителям деревни. А ведь шли к нему с открытой душой, без понуждения: весть о победе доктора Хавкина над холерой в Бенгалии разлетелась по всей Индии, люди увидели в железной игле шприца не ядовитый шип, а панацею от всех бед. Доктор Хавкин, благословенный чудотворец и избавитель! Великая душа!
Слушая Сингха Чадрала и читая его отчёт, Вальди ничуть не сомневался в том, что корни беды, постигшей деревню, не имеют ничего общего с его противочумной вакциной. Это, он полагал, снимает с него ответственность за произошедшее, в какие бы масштабы оно ни вместилось. Власти в Бомбее были поставлены в известность, и выводы комиссии, специально созданной для расследования деревенской трагедии, тоже не могли оказаться иными.
Не могли – но оказались. К началу работы этой комиссии число жертв в деревеньке достигло девятнадцати; на том смертям наступил конец. За считаные дни до своей кончины все умершие прошли вакцинацию, и эксперты комиссии не склонны были видеть в этом простое совпадение. Девятнадцать жертв! Они доверились доктору Хавкину – и вот грянула расплата за доверие… Получалось так, что Государственный бактериолог допустил какую-то ошибку, и во всём виноват он. Разумеется, Сингх Чадрал лишь исполнитель, он тут ни при чём – лимфу-то гнал доктор в своей лаборатории, не Сингх же!
Вальди сердился, хотя никому этого и не показывал. Вечерами он одиноко сидел у себя во флигельке, слушал граммофон, кормил павлина – ничего не помогало. До него дошли услужливые слухи о том, что он будет отстранён от руководства лабораторией – до окончания расследования; такое решение принято в колониальной администрации в Калькутте, теперь ждали «добро» из Лондона.
Нелепость ситуации его злила: дремучие чиновники судили-рядили о том, как в его лаборатории соблюдается стерильность при изготовлении вакцины. Неудовлетворительно, дескать, она там соблюдается, раз девятнадцать мирных деревенских жителей, обработанных этой хвалёной лимфой Государственного бактериолога, отправились на тот свет. Это скандал! Это может вызвать нежелательные политические последствия!
Хавкин, кутаясь в шерстяной плед – он недомогал, малярия его трепала, – не мог отделаться от мысли о том, что за те несколько дней, что унесли этих девятнадцать несчастных, по всей Индии от голода, болезней и кровопролитных междоусобиц полегли десятки тысяч душ. И никому до этого нет дела – ни британской администрации, ни Индийскому национальному конгрессу, ни русским свободолюбцам, поднимающимся на эшафот ради справедливой перестройки мира. Можно перестроить мир, если очень постараться, – сначала развалить его, разрушить до основания, а потом построить наново. Но человека нельзя перестроить, – убить можно, а перестроить нельзя, он для этого не подходит; и Хавкин знал об этом лучше, чем многие-многие другие.
В один из таких сумеречных вечеров к Вальди явился гость, в котором хозяин не без труда признал своего попутчика по пакетботу «Бенгалия»: профессор Бхарата Рам, дядя Анис, заметно постарел, хотя и сберёг аристократическую осанку и сохранил манеру изысканно одеваться. Они уселись в низкие кресла у сандалового столика в углу гостиной и глядели друг на друга с приязнью. Хавкин был благодарен гостю за то, что тот не затевает разговор о смерти Анис и не высказывает выцветших соболезнований. Эта тема была запретна для всех, кроме самого Вальди; он никого и близко к ней не подпускал.
– Я приехал навестить родных, – сказал Бхарата, – и вот по старой памяти решил заглянуть к вам… Знаете, по нынешним временам наша Калькутта просто провинция по сравнению с вашим Бомбеем!
– Метод сравнения, профессор, – улыбнулся Вальди, – не лучшее изобретение человечества: он умертвляет сущность предмета.
– Согласен, – сказал Бхарата. – Каждый предмет хорош или плох по-своему, и такая многосторонность разнообразит нашу жизнь. Вне всякого сравнения, Калькутта куда провинциальней Бомбея!
Павлин закричал за окном дурным голосом, и Бхарата оглянулся:
– Это ваш?
– Мой, – сказал Хавкин. – Вот, глядите!
Белый красавец на куриных лапах разгуливал по подсвеченной вольере под окном флигеля.
– Хорош! – со знанием дела оценил Бхарата. – Вы становитесь настоящим индийцем.
– А я скучаю по Калькутте, – сказал Хавкин, возвращаясь к сандаловому столику. – Иногда…
– Вы скучаете по самому себе в Калькутте, – негромко сказал Бхарата. – Вас там помнят, Вальдемар, и поминают добрым словом, в превосходной степени – за то, что вы расправились с холерой и спасли миллионы людей. Знаете, как вас зовут на улицах? Угадайте!
– Не знаю, – пожал плечами Вальди.
– Махатма! – повысил голос Бхарата. – Махатма Хавкин!
