Этим своим открытием Вальди ни с кем не собирался делиться. Его отношения с прошлым принадлежали ему одному – неделимо. То была почти интимная связь, за которой едва мерцал образ жемчужной Аси. Консультант Джейсон Смит понятия не имел о посещении своим подопечным газетного фонда библиотеки Британского музея, не говоря уже об ангельской ночи, побудившей его к этому посещению.
Ангелы больше не появлялись. Вальди звал их, укладываясь в постель на ночь, но они всё не приходили. Наверно, так и должно было быть.
Недели тащились за неделями, месяцы за месяцами. Большую часть дня проводя в лаборатории, Хавкин и за ходом времени наблюдал как бы в окуляр своего микроскопа; предметный столик не вмещал весь мир, а лишь малую его часть, и наблюдатель не стремился увидеть его целиком. Со слов Джейсона Смита он знал о ходе бесконечного следственного разбирательства по своему делу – а больше, пожалуй, ни о чём: политические новости, случись они в Англии, Индии или континентальной Европе, не интересовали Вальди и не щекотали его любопытства. И проницательный Смит разговоры на эту тему с Хавкиным не заводил.
Свыкнуться с мимолётным существованием на этом свете, хоть и с натяжками, но можно, а вот привыкнуть – нельзя. Вот и получается, что самое главное ожидание человека – это ожидание смерти; из него, в конечном счёте, складывается жизнь. Все остальные неприятности, мелкие и крупные, укладываются в это главное; так, живя под его сенью, мы дожидаемся своего часа и всего того, что ему предшествует.
Наступила, в свой черёд, развязка лондонского сидения Хавкина: оправдательный приговор присяжных не оставил сомнений в его совершенной невиновности. Теперь Государственный бактериолог, оправданный по всем статьям, мог выбирать, что ему делать дальше: возвращаться в Индию победителем на белом слоне, или продолжать неспешные исследования в лаборатории Военного министерства, или просто жить в Англии, теперь уже в собственное удовольствие. Вальди нужно было решать – но он медлил и откладывал на потом, не вытянув ещё но́ги из болота лондонского сидения.
Джейсон Смит ненавязчиво ему советовал поберечь здоровье и остаться в лаборатории: условия там прекрасные, и теперь, освободившись от нудной следственной тяготы, он сможет всецело себя посвятить исследованиям растительных и животных ядов. Ехать в Индию, ловить там смертельные бактерии в заразных джунглях? Но он уже насадил на шприц и свернул шею холере и чуме; люди помоложе пусть шастают теперь по индийским дебрям, а Вальди может позволить себе свободно перевести дыхание здесь, в Европе. Как бы то ни было, Европа стоит обедни – даже для махатмы Хавкина.
Вальди выслушивал вполне обоснованные доводы Джейсона, но они не оказывали на него решающего воздействия: он вдумчиво взвешивал все за и против, а стрелка весов всё продолжала колебаться. Впрочем, Джейсон Смит его не торопил – как видно, время ничуть не подгоняло консультанта Военного министерства.
Недели катились теперь необременительно, в затылок друг другу: ни шатко ни валко. Пришёл очередной пакетбот из Бомбея, привёз Хавкину целую кипу поздравительных писем: от научных коллег, от лабораторных сотрудников, а то и от вовсе незнакомых ему людей, следивших издалека за ходом «лесного процесса».
Читая с благодарностью сердца и складывая прочитанное в стопку, Хавкин добрался до подробного и обстоятельного письма профессора Бхарата Рама. За дружелюбными сточками Вальди видел свой бомбейский флигель, вечерний визит профессора и памятный, по душам, разговор, когда Бхарата впервые назвал Хавкина так, как его звали на улицах индийских городов и в глухих лесных деревнях: «махатма». Целебный разговор под негромкую музыку граммофона и выкрики белого павлина за окном.
Хавкина, писал Рам, ждут в Индии друзья, которых у него там куда больше, чем он может себе представить. Борьба с заразной погибелью и победа над ней сделала его народным героем: он спас для жизни миллионы беззащитных индийцев, обречённых на смерть. Он, махатма, совершил невиданное никогда прежде чудо, и его подвиг светит всё ярче. Близок день, писал Бхарата Рам, когда махатма Хавкин снова сойдёт с борта парохода на землю Индии и займёт почётное место в ряду героев.
Праздничный шум победы как раз ничуть не привлекал Хавкина. Но от письма Бхарата Рама веяло дружеским расположением, и поющие струны, уходящие в прошлое, тянулись от Вальди к пакетботу «Бенгалия», к Калькутте, к Анис. В Индии работа была сделана – хорошо, если наполовину: основа инфекционной безопасности – профилактика, и эту сложную социальную систему надо выстраивать с нуля. В Европе усвоили опасность, и понемногу вводят профилактические прививки повсеместно, не дожидаясь, когда грянет беда. Россия? Там защитительными мерами против инфекций даже и не пахнет, особенно в азиатских регионах. Ну, да о чём говорить: Россия – отрезанный ломоть, руки под неё не подложишь…
А в Индии есть что делать, и работы там – невпроворот: основа заложена, можно дальше идти. И появляется чувство удовлетворения, экспериментатору необходимое хоть в самых малых дозах; оно укрепляет уверенность в правильности твоего пути. Первое время в Бенгалии было куда как тяжко и опасно, а потом, не сразу, тёмные лесные люди увидели спасение в этих уколах, и спасителем был он, Хавкин – белый чужак. Надо, раз начал, довести дело до конца или хотя бы продвинуть его, насколько получится.
«Как ни странно, – записал Хавкин в дневнике, – благополучное завершение судебного процесса принесло мне чувство беспримерного облегчения – хотя уж кто-кто, но я-то знал доподлинно, что ни в чём не виновен! Преследование, однако, каким бы диким оно ни было, действует на нервы и внушает чувство тревоги. И вот я оправдан, свободен и теперь не знаю, куда податься. Если действительно в Индии желают меня видеть, я вернусь в Бомбей. Во всяком случае, профессор Рам меня ждёт, и сотрудники моей лаборатории. А где меня ещё ждут? Да нигде».
Это была чистая правда, а не фигура речи: его нигде больше не ждали. За сорок пять лет своей жизни он не приобрёл преданных верных друзей; Анис пришлась ему другом, но её не стало. Жемчужная Ася сохранилась в его памяти как ощущение мимолётного счастья, промелькнувшего ненароком… Знакомые – да, были, их разные лица сливались в одно расплывчатое лицо, и никто из них не помахал ему приветственно рукой из своего далека. На этом унылом фоне располагалась особняком парижская тройка бесприютных одесских боевиков, старший из которых, вернувшись в отечество, не сносил головы, а двое других затерялись без следа на русских просторах.
А Джейсон Смит, не вписываясь почему-то в шаткий пунктир друзей, оставался в ряду деловых знакомых.
Так и получалось, что некому было дружески поманить и позвать Вальди Хавкина, кроме Бхарата Рама, дяди Анис. И Хавкин, одинокий человек, благодарно расслышал зов.
Необъятной тишине океана не досаждало утробное ворчанье паровой машины парохода «Королева Виктория», выполнявшего рейс Саутгемптон-Бомбей. Стоя на палубе, лицом к ветру, Хавкин наслаждался тишиной. Словесные потоки его больше не омывали, Вальди отдыхал от них, оставшихся на британском берегу. Родись он на свет двумя десятками лет позже, он, возможно, повторял бы про себя великие строки: «Тишина, ты – лучшее из всего, что слышал…»
