Там, на лавочке, после обеда, Вера Николаевна и решила его убить.
Исполнителем был назначен Косогорский; проницательная Вера разглядела в нём человека, безусловно склонного к самопожертвованию ради высокой революционной идеи. Показательный индивидуальный террор «Народной воли» являлся единственным – Косогорский был в этом уверен – действенным средством, способным разбудить клюющие носом народные массы, и исполнитель вполне отдавал себе отчёт в том, что в отплату за живительный теракт его ждёт петля. И это в том случае, если его не подстрелит бдительная охрана, когда он будет приближаться к объекту, или его не разнесёт на части взрыв бомбы, брошенной им в генерала. Но даже и в этом исключительном случае побег с места покушения, от этой скамейки, представлялся маловероятным, а скорее, невероятным вовсе. Боевик, таким образом, выступал здесь не только в роли справедливого убийцы, но и преданного самоубийцы, и был полон решимости довести свою роль до конца. Одна смерть, к тому же своя собственная, в обмен на жизнь целой страны! «Игра стоит свеч!» любил повторять Косогорский при всяком удобном случае. Ну, конечно… Судьба зловредного генерала Стрельникова при таком раскладе, разумеется, не принималась в расчёт.
Допускала подобное развитие событий и Вера-револьвер, и возможная гибель боевика не выбивалась из рамок ответственного мероприятия: здесь важен был результат. Вместе с тем Вера разработала и чёткий план отхода Косогорского, если ему удастся уцелеть. За кустами и деревьями Николаевского бульвара, в полуквартале, на задворках недостроенного дома по Приморской улице, дежурила беговая пролётка, запряжённая резвой лошадью. На козлах торчал, как кривой пенёк на просеке, прибывший из Москвы боевик Степанов – хилый и туберкулёзный, но вооружённый и способный к бою. Степанов прошёл на практике школу террора, на него можно было положиться – в той, конечно, степени, в какой это вообще допустимо между людьми подполья. Косогорский, по плану, должен был добежать до задворок, вскочить в пролётку – и тут уже всё зависело бы от лошади и Степанова… Стоит ли останавливаться на том, что оба боевика загодя изучили поле своих действий в день покушения и готовы были стрелять, метать бомбы и убегать.
Из-за этой пролётки всё дело чуть было ни сорвалось. По Вериному запросу из Центра из Москвы выслали триста рублей для организации покушения. Обеспечение отхода Косогорского сюда, понятно, входило: купить экипаж и лошадку было необходимо, на своих ногах далеко не убежишь. Выслать-то деньги выслали, но в Одессу они почему-то не дошли: то ли где-то залежались, то ли их украли по дороге… Не подготовить отход исполнителя – всё равно что накинуть ему петлю на шею. И медлить было нельзя: Стрельников собирался возвращаться в Киев, боевики нервничали, ситуация складывалась нездоровая. А денег всё не было, и коляски с лошадью не было. Вера, рискуя засветиться, подняла все свои старые одесские связи и добыла аж шестьсот рублей. Присмотренная заранее пролётка была куплена, хворый Степанов, напялив кучерскую шляпу, занял своё место на ко́злах. Теперь дело стало лишь за Стрельниковым на его лавочке, на бульваре. Сегодня он уже отобедал, значит – завтра.
Вечером Вера собрала последнюю перед актом сходку. Приглашение получили только избранные: приезжие исполнители Косогорский и Степанов, два боевика группы поддержки – Хавкин и Бирюков, и четверо следопытов, все эти дни не спускавших со Стрельникова глаз. Схема покушения была ещё раз разобрана по косточкам и собрана, все действующие лица, за исключением разве что лошади, знали свою роль до последнего звука. Медлить с исполнением приговора действительно было никак нельзя: катастрофическая случайность могла провалить весь план и привести к аресту одесской группы «Народной воли». Дело к тому и шло: в армейских казармах Стрельников вёл допросы арестованных с начала года двенадцати молодых людей, преимущественно студентов, попавшихся на своей приверженности социалистическим взглядам. Кто знает, что они могут выболтать на следствии, на кого показать! В придачу к этому, жандармы привезли в Одессу предателя-народовольца Меркулова, знавшего в лицо многих партийных активистов. И вот этот Меркулов разгуливал теперь по бульварам, стараясь опознать в прохожих людях своих бывших боевых товарищей, в ряду которых Вера Фигнер занимала не последнее место.
Картина завтрашнего покушения была закончена и подписана, орудия убийства распределены: револьверы – у Косогорского и Степанова, бомбы, завёрнутые, как пласты сала, в белую холстину, у опытного Косогорского, Бирюкова и Хавкина. Сдержала-таки Вера слово террористки: получил Володя Хавкин свою бомбу!
– Сразу после покушения нужно ожидать волну арестов, – подвела черту под деловой встречей Вера-револьвер. – Будут хватать всех без разбора, кто под руку попадёт. К этому нужно быть готовыми.
Хворого Степанова, не раскрыв его настоящего имени, Вера назначила руководить операцией на месте; московский боевик принял ответственное назначение как должное.
Ещё до полуночи Вера Николаевна Фигнер, не без оснований опасаясь завтрашних арестов и никого не предупредив, собрала свой кофр, съехала из гостиницы «Лев и Орёл» и поспешила оставить Одессу. И это было разумное решение боевого командира.
А уже наутро новость об отъезде Фигнер разлетелась по подпольной Одессе, по той её части, какая так или иначе была причастна к «Народной воле» и намеченному покушению. Новость эта никого особенно не взволновала – ну, приехала-уехала, – а боевиков, выведенных на теракт, и вовсе затронула лишь по касательной: они были вовлечены в убийство, напряжены и заняты собой. Пожалуй, из них один только Володя Хавкин был неприятно удивлён: получалось так, что Вера-револьвер, из каких бы то ни было спасительных соображений, бросила поле боя и своих солдат. В глазах Володи это выглядело не лучшим образом и пахло отнюдь не порохом… К такой оценке подмешивалась и горькая досада: сразу после убийства, проявивший героизм Володя, если уцелеет, надеялся самолично дать отчёт Вере и, может быть, заслужить хоть краешек её расположения. И вот теперь ничего из этого не получится.
Причастная к событиям Ася Рубинер – за одно лишь её участие во встрече с Фигнер на тайной явке, эта похожая на камею девушка села бы в острог – сердечно радовалась внезапному отъезду красивой бандитки. Володю при виде террористки словно дурная болезнь поразила, и вот теперь источник опасной инфекции исчез сам собой. Скатертью дорога, товарищ Фигнер! А судьба генерала Стрельникова занимала Асю лишь по мере сохранности Володи Хавкина; она, впрочем, и не догадывалась о его роли в покушении, не говоря уже о завёрнутой в полотняную тряпку бомбе, вручённой ему Верой и спрятанной под карнавальной посконной рубахой портового грузчика.
Из облицованного мрамором подъезда гостиницы «Лондонская» генерал Стрельников вышел после обеда не один – перед ним из-за высокой парадной двери, отворённой швейцаром, показалась молодая женщина, лет двадцати пяти, в маленькой синей шляпке с вуалью, с нарядным, в оборках, зонтиком в руке, излишним в эту прозрачную студёную мартовскую погоду. Хавкин знал, кто эта дама: её, рука об руку, несколько раз засекали с генералом; они прогуливались. Были зафиксированы и вечерние посещения Стрельниковым её квартиры на Торговой. Появление молодой дамы в Лондонской гостинице было отмечено впервые.
