Планы он не строил – ни на завтра, ни на послезавтра. Планы остались в прошлом, в джунглях, откуда Хавкин, обозначив для себя цель – вытравить, пусть даже ценой собственной жизни, смертоносные инфекции, – не вылезал неделями. А потом грянул Лондон, как гром с ясного неба, и всё изменилось невосстановимо. Из дебрей леса, сквозь частую решётку из лиан и стволов, мир выглядел иначе: жёстче и проще. Из окна флигелька он виделся иным – дремотным и приглаженным. И дело было даже не в том, как что выглядело; раньше, выбираясь из джунглей урывками, он жил в том мире, а теперь живёт в этом. И тот мир был ему больше по душе.
Сидя над микроскопом в лаборатории или в притемнённом углу своей гостиной, он видел дикий лес, и себя в лесу – со своими сотрудниками, среди непокорных обитателей очередной чумной деревеньки, отбивавшихся от прививки. Хавкина тянуло туда более, чем куда бы то ни было, даже более, чем к больному Бхарате Раму, в Калькутту. Поэтому он решил, не откладывая, ехать в джунгли, в экспедицию. То был рискованный шаг возврата в прошлое, и Вальди осознавал опасность падения с сахарной горы надежды, маячившей перед ним, – но сидячий образ жизни затягивал его в пучину растительного существования; это было почти непереносимо, он не желал этого принять.
По своему обновлённому, повышенному статусу Хавкин мог ехать в экспедицию, в лес лишь с надзорной целью: проверять и направлять работу экспедиционных групп, проводящих лечебно-профилактическую вакцинацию населения. По штату ему полагалась в поездке сопровождающая охрана – отряд из дюжины солдат под началом младшего офицера: в джунглях действительно случались время от времени неприятные инциденты, иногда с летальным исходом. Вторжение в лес этой маленькой армии вызвало бы смятение и нагнало страх на местных жителей, далеко не всегда мирно настроенных по отношению к пришельцам. Совершенно неотличимая друг от друга форменная одежда, обувь и ружья солдат погрузили бы полуголых деревенских людей в оцепенение, близкое к шоку: они с таким маскарадом никогда ещё не сталкивались, и вот природная и милая лесная жизнь ставит перед ними необъяснимую задачу.
Хавкин решил ехать не мешкая. Сборы были недолгими. Джунгли начинались сразу за окраинами Бомбея и тянулись на восток, на непроходимые сотни миль. Этот лес ничем не отличался от бенгальского: та же гуща, та же толчея деревьев. Джунгли как джунгли… Всё то же – да не то; и не только солдаты тут помехой. В калькуттских кинжальных экспедициях Вальди исполнял роль острия клинка: перед враждебной толпой он демонстрировал безвредное действие шприца на себе самом, и иглу дрожащим аборигенам всаживал собственными руками. Переходя от деревни к деревне, он шёл вперёд по своему опасному пути улучшения мира – а теперь, совершая инспекционную поездку, ему предстояло двигаться по кругу. И это, вместе с воинским отрядом, унылое движение его удручало.
Он не жалел о том, что пустился в путешествие; ему вообще несвойственно было сожалеть о чём-либо в своей жизни. Не воинственных дикарей искал он, огороженный солдатами, в чаще леса, не змей с пауками и не смертоносные вирусы – а прежнего себя. Истекшее время он искал, вчерашний день, и себя в том дне. Искал и не находил.
На четвёртый день ему стало ясно, что находки не будет. Поиски безрезультатны, прошлое не откроется. Всё на месте, всё как было прежде – а его, Вальди, там нет. Государственный бактериолог, инспектор Хавкин, принимающий по утрам рапорт офицера охраны в своём шатре – есть. А продирающийся сквозь заросли, покрытый укусами малярийных комаров, царапинами и ссадинами, одержимый своей идеей просветления тёмного мира Вальди Хавкин исчез и, похоже, навсегда. Как, собственно говоря, и сама эта светлая цель на горизонте, ещё недавно казавшаяся достижимой. Другие наступили времена, другие открылись горизонты. А ведь не позже чем вчера, несомненно, всё было совсем иначе, и никакого не имеет значения, что это «вчера» осталось в соседнем прошлом, к которому не следует тянуть руки. Прошлом, расположенном несколькими годами раньше – но и это тоже не означает ровным счётом ничего, потому что люди придумали часовые стрелки, а к ходу времени они непричастны. Можно сколько угодно прокручивать стрелки назад, но это ничего не изменит и не приблизит прошлое. Пустая затея получилась из этого похода в лес, ничего, кроме усталости, не принесшая; можно возвращаться в Бомбей. С безразличием глядевшему на зелёные заросли Вальди вдруг вспомнилась стихотворная строка, слышанная когда-то и где-то: «Не воскрешайте ввек воспоминаний, не обновляйте дорогую быль». Кто это? Кто бы то ни был, но он прав…
– Вот, строчка прилетела, откуда ни возьмись, – рассуждал и раздумывал Вальди Хавкин, неторопливо дожидаясь прихода ночи в гостиной своего флигелька. Граммофон играл Баха, белый павлин покрикивал за окном, давая о себе знать. – Откуда же она взялась? Из ниоткуда?
Дать ответ на этот назойливый вопрос он не мог – не помнил, что именно и при каких обстоятельствах связывало бы его со стихами. Вальди вообще несколько смущало появление в последнее время предметов, ему несвойственных: сны, стихи, размытые видения. Проще всего было бы объяснить весь этот ералаш переломным возрастом, но Хавкин не склонен был облегчать себе задачу, он выслеживал разгадку в иных, высоких и смутных сферах. И не находил.
Тем временем поле деятельности противочумного центра расширялось неуклонно. «Противочумный» – так он назывался по старинке: за узорчатой чугунной оградой бывшего дворца португальского наместника бактериологическая лаборатория стала как бы прикладной частью целого комплекса. Цех по изготовлению вакцин наращивал производство, и виварий расширялся. Теперь там появились и змеи – четверо сотрудников бились над созданием сыворотки от змеиного яда. Хавкин с любопытством наблюдал за их усилиями – эта четвёрка, включая заклинателя кобр, числилась в лабораторном штате. Директор комплекса, деловой человек с коммерческими наклонностями, поощрял работу над товарными изделиями – реализация «лимфы Хавкина», к которой, наконец-то, проявили интерес в Европе, уже приносила изрядный доход, а скорое появление на рынке противозмеиной сыворотки сулило попросту златые горы: змеи жалят людей по всему свету.
Бактериологическая лаборатория, основанная здесь десять лет назад в самый разгар чумной эпидемии, называлась теперь, для простоты и ради красоты устной речи, Институт махатмы Хавкина. Вальди такое уличное возвеличение скорее потешало, чем подогревало его гордость: научные достижения он относил к своим обязанностям, а не к заслугам. Но и достижения с ходом времени шли на спад: азарт погони за общечеловеческой справедливостью изрядно рассеялся, мир остался незыблем, а если даже и изменился на самую малость, то к худшему.
Вести от Бхараты Рама приходили неутешительные: он всё болел, шансы на его выздоровление были ничтожны. Хавкин запасся свежими научными журналами, сел в поезд и через весь Индостан покатил на Восток, в Калькутту.
Затяжное, с путевыми ночёвками путешествие для всякого русского человека – это авантюра особого рода, скорее всё же желанная, чем отталкивающая. Смена обстановки, уклонение от обрыдлых ежедневных обязанностей, заплетающаяся свобода ног, наконец – ну, разве это не великолепно! Одним словом – поехали! А там поглядим… Вон, и Гоголь, помещая в свою бричку мошенника, а на козлы – придурка, не даёт ответа, куда держит путь птица-тройка. Это не главное! А главное то, что в испуге шарахаются от неё и уступают дорогу встречные-поперечные.
