Вопрос был почему-то неприятен Хавкину; он молчал, глядя в сторону.
– Кстати, а как ваш павлин? – вдруг спросил Бхарата Рам. – Тот белый красавец?
– Хорошо, – машинально ответил Вальди. – То есть плохо; у меня теперь другой павлин, точно такой же. Первый, которого вы видели, погас, пока я сидел в Лондоне, – не перенёс разлуки. А я…
– Значит, он – жертва, – сказал Бхарата. – А вы, мой друг, победитель и триумфатор – и здесь, и в Лондоне. Но я сомневаюсь, что вы останетесь у нас надолго. Вернётесь?
– Вы правы, – сказал Хавкин. – Дослужу до пенсии и вернусь в Европу. Не в Лондон, нет! Сам не знаю, куда.
– А война? – взыскательно спросил Рам.
– А что война! – махнул рукой Вальди. – Вы же сами говорите, что изменить мы ничего не сможем. А сидеть в зале зрителем – так там сцена ближе и видно лучше.
– Вы, махатма, не утратили вкус к жизни! – удовлетворённо заключил Бхарата Рам.
ХІ. 28 ИЮНЯ
В этот день, 28 июня 1914 года, над всей Европой расстилалось ясное небо, лишь кое-где, словно для красоты пейзажа, подёрнутое молочными облачками.
Вскоре после полудня в кафе «Али-баба» на бульваре Распай вошёл доктор Вальдемар Хавкин, пенсионер, и, пройдя через зал, занял столик в углу, у окна. Прислонив к стене изящную буковую трость с рукояткой из слоновой кости, он заказал официанту кофе, вольно откинулся на мягкую спинку полукресла и принялся со вкусом разглядывать ход прохожих за окном. Этот ход, в дневные и вечерние часы не редевший на парижском бульваре, был, по существу, потоком жизни, и глядеть на его ровное движение никогда не наскучивало доброжелательному зрителю. Иногда Хавкину хотелось влиться в эту живую неутомимую толпу и течь вместе с ней неведомо куда, но тогда кто-то другой глядел бы, сидя за столиком, в окно кафе, а Вальди превратился бы из зрителя в статиста. Сидеть за столиком было лучше.
Никто в кафе «Али-баба» не знал Хавкина, и это тоже было приятно и хорошо. Знай его кто-нибудь, пусть даже шапочно – и он утратил бы частицу своей совершенной независимости, которую испытывал здесь, в кофейном зале, среди столов и полукресел. Да и в целом Париже никто его толком не знал, кроме разве что консьержки в доме, в Латинском квартале, где он снимал удобную и совсем не дешёвую квартиру. Возобновлять старые связи и знакомства он не желал, предпочитая жить инкогнито; ворошить прошлое – нет, это его не привлекало. Да и судьба героев этого прошлого отнюдь Вальди не занимала – как там базарные носильщики говяжьих туш? что с цветочной Люсиль, жива ли? а циркачи, как они? И знакомое здание Пастеровского института он обходил стороной: там новые люди, новые веяния, а Мечников, руководящий институтом после смерти Пастера, тяжко болен, и не следует тревожить его сердце картинами минувшего; ему это тоже не надо. И никому не надо… Живя дальше, Вальди Хавкин опасался оглядываться назад: возвращение в прошлое никогда не приносило ему облегчения, а лишь разочарования и тревогу. Он и не оглядывался, и, существуя в Париже сам по себе, жил легко; скользящее время его не захватывало и не увлекало следом за собою.
События большого мира его не волновали: интерес к политике был в нём надёжно атрофирован. Чтение газет привлекало Вальди ещё меньше, чем игра в карты. Наезжавший время от времени из Лондона Джейсон Смит прилежно просвещал его по этой части; Хавкин выслушивал поседевшего консультанта без азарта. Скрытые от досужей публики тайные пружины балканской проблемы и предгрозовые отношения европейских стран, оставлявшие желать лучшего, не будили в независимом пенсионере ни сожаления, ни сочувствия. Нечастые визиты Джейсона, однако же, ничуть не досаждали Вальди, посвящавшего свои одинокие вечера чтению классики, которой так богата французская литература. Читая всё подряд, он открыл для себя Мериме – его хрустальная манера изложения удивительных историй, приправленных щепоткой мистики, приятно будоражила запертую на замок душу Вальди. Это новое увлечение скрашивало однообразие жизни, безмятежность которой, впрочем, не приходилась Хавкину в тягость. Дни перетекали в вечера, вечера – в ночи; часы ползли, а время, подсвеченное изнутри блёстками событий, оставалось неподвижным.
Вот и сегодня, ближе к вечеру, у Вальди назначена была встреча с уведомившим о своём приезде Джейсоном Смитом – здесь неподалёку, в ресторане «Куполь».
Хавкин пришёл первым и сидел, поглядывая на вход. Двустворчатая дверь то и дело распахивалась, пропуская посетителей, – «Куполь» славился своей кухней, от гостей не было отбоя. Зал под высоким куполом гудел от застольных разговоров, и мелькали официанты, лавируя меж тесно составленными столами. И устрицы во льду, на серебряных блюдах, действительно свежо и остро пахли морем.
Смит появился в дверях ничуть не раньше и не позже назначенного часа. Можно было предположить, что последнюю минуту или две он провёл в ожидании у входа в ресторан – чтобы войти в него в назначенный срок, точь-в-точь. Так он был устроен, этот Джейсон Смит, и его необычайная приверженность пунктуальности внушала уважение Вальди Хавкину, хотя малость его и настораживала. Самую малость…
Войдя, Джейсон бегло осмотрел зал, нашёл Хавкина, призывно поднявшего руку, и, расходясь со снующими официантами, стремительно к нему направился. В этой стремительности было что-то необычное для уравновешенного консультанта и настораживающее.
– Знаете новости? – опуская привычные слова привета, спросил Смит. – Видели газеты? Нет, конечно?
– Нет, – пожал плечами Хавкин. – Но что стряслось?
– Запомните этот день, – сказал Джейсон Смит. – В Сараево убит эрцгерцог Фердинанд.
– Убит? – переспросил Хавкин без особой печали. – Как убит?
– Застрелен боевиком, – пояснил Джейсон Смит. – Вам, по старой памяти, это не нужно объяснять…
– Индивидуальный террор? – помолчав, уточнил Хавкин.
– Именно так, – подтвердил Смит.
– Бессмысленно! – сказал Хавкин. – Это не работает.
– Террорист, как видно, полагал иначе, – сказал Джейсон Смит.
Подбежал официант с блокнотиком в руке. Джейсон, не раздумывая и не заглянув в меню, продиктовал заказ, и Вальди машинально кивнул в знак согласия. Официант неодобрительно посмотрел на таких легкомысленных клиентов и, пятясь, как рак, отступил от стола.
– Исполнитель – Гаврило Принцип, студент, – продолжал Джейсон Смит. – Из боевой организации «Чёрная рука».
– Пошлость какая! – сморщил лицо Хавкин. – «Чёрная рука», «Мёртвая голова»… Это же надо придумать!
– У вас было лучше? – разведал Джейсон Смит. – Когда-то?
– Да, лучше, – утвердил Хавкин. – «Народная воля». Здесь есть смысл.
– Пожалуй, – без подъёма согласился Смит. – Хотя у народа, совокупно, нет никакой воли. Воля есть – или нет её – у лидеров… Уж поверьте вы мне, студент стрелял не по воле народа.
– Охотно верю, – сказал Вальди. – Что теперь будет?
