– Нет, недавно, – сказал администратор.
Хавкин пересёк квадратное пространство холла и подошёл к мужчине преклонного возраста, с аккуратной седой щёточкой волос на голове, поднявшемуся ему навстречу из глубокого кресла.
– Профессор Певзнер? – спросил Хавкин.
– Несомненно, – ответил гость. – Рад познакомиться с вами, Владимир Аронович! Я много слышал о вас…
– От кого же? – довольно-таки бесцеремонно перебил Хавкин, которого по имени-отчеству назвали впервые за много десятилетий – он и забыл, как звучит такое обращение.
– От коллег-медиков, – сказал Певзнер, – и прежде всего от доктора Зигмунда-Шломо Фрейда, моего друга.
– Да что вы говорите! – удивился Вальди, приглашая Певзнера садиться и усаживаясь против него. – Мы встречались с доктором Фрейдом в Лондоне, на какой-то научной конференции, очень мимоходом.
– Фрейд необыкновенный человек, – сказал профессор Певзнер. – Он оценивает собеседника за несколько минут общения. Досконально. Это особый дар… Но меня привёл к вам не психоанализ.
– Тогда что? – спросил Хавкин. После произошедшего в Фанкони он не испытывал никакого желания вести разговоры с кем бы то ни было.
– Вы, может быть, слышали об одесском Палестинском обществе? – начал Певзнер.
– Нет, признаться, – сказал Хавкин. – Не приходилось.
– Мы тут у властей не в чести, – продолжал профессор, – хотя нас пока что не закрывают и не разгоняют.
– Почему вас должны разгонять? – машинально проявил интерес Хавкин.
– Власти препятствуют оттоку евреев в Палестину, – объяснил Певзнер, – это противоречит их национальной политике. Большевики хотят, чтобы евреи пахали землю и гоняли овец здесь, а не там. Чтоб перековались и стали советскими людьми. А мы не хотим.
– Да… – сказал на это Хавкин.
– Они бы со мной давно расправились, если б не мой американский паспорт, – продолжал Певзнер. – Всех бы нас пересажали или, в лучшем случае, сослали в какую-нибудь еврейскую сельхоз-коммуну, в степной Крым, где, как говорят русские люди, Макар телят не гонял.
– Сочувствую, – сказал Вальди Хавкин. Профессор Певзнер был не первым палестинофилом на его пути.
– Мы приглашаем к нам знатных одесситов, – сказал профессор, – чтобы поднять вес Общества в глазах властей. И вы…
– Вы хотите сказать, что я – знатный одессит? – насторожился Хавкин.
– Ну конечно! – воскликнул Маркус. – И тут не имеет значения, кто вы: сторонник возрождения еврейского государства в Палестине или нет. Вы заявили о своей позиции в беседе с нашими представителями ещё накануне Первого сионистского конгресса. Не так ли?
– Так, – подтвердил Хавкин. – Я за сохранение еврейства в странах рассеяния. Но я не занимаюсь политикой, никакой политикой! Боже упаси! Так зачем же я вам понадобился?
– Никто не понуждает вас ехать жить в Палестину, – терпеливо продолжал профессор Певзнер. – Живите, где хотите! Палестина нужна нам как еврейский Национальный дом и прибежище для тех, кто видит цель в полновесном возрождении народа.
– Там арабы живут, – возразил Хавкин. – Сначала нужно найти решение арабского вопроса, а потом строить государство. – Он, вопреки своему желанию, втягивался в спор, и это отвлекало его от только что пережитого убийственного крушения надежд в трёх кварталах отсюда. – Иначе будет война, потом ещё одна, и ещё…
– Палестина – это наша земля, оккупированная арабами, – в знак несогласия повёл головой Певзнер. – Мечта о Иерусалиме сохранила наш народ от ассимиляции и вымирания.
– Мечта о Боге на Храмовой горе, – поправил Хавкин профессора. – Но на этой горе, над Краеугольным камнем, арабы, как вам известно, поставили свой Золотой купол. А сам Камень превратился из надгробия Адама и Евы в академический артефакт.
– Наш артефакт! – шёпотом вскричал профессор. – Наш! А что там построено, может быть разрушено!
– Герр Фрейд тоже так думает? – спросил Хавкин.
– Нет, – сказал Певзнер. – Он думает иначе. Он думает, почти как вы.
– После разрушения Второго храма, – сказал Хавкин, – Бог вывел евреев из Палестины, как когда-то вывел из Египта.
– Ну, что ж! – к удивлению Хавкина, не пустился в спор Певзнер. – Теперь пришло время возвращаться… Вы когда-нибудь были в Палестине, Владимир Аронович?
– Никогда, – сказал Хавкин.
– Почему бы вам не поехать и не посмотреть? – спросил Певзнер. – При виде оливковой рощи где-нибудь в Галилее сердце еврея не может остаться холодным. Посмо́трите – и возвращайтесь! И присоединяйтесь к нам! А Иерусалим можно оставить на потом, на следующий раз: арабский город, замусоренный, грязный. Но мы его приведём в порядок.
– Вы говорите – Галилея? – спросил Вальди. – Оливковые рощи? А что ещё?
– Цфат, – сказал Певзнер. – Горное гнездо каббалистов. Сказочный город на склоне горы, окружён лесами и оврагами. Райское место! Езжайте – мы оплатим вашу поездку.
– Не надо, – отклонил Хавкин. – Я сам.
– Тогда я скажу вам кое-что как психоаналитик из окружения Фрейда, – сказал профессор Певзнер. – Что-то, я вижу, с вами произошло, какое-то тяжкое испытание, вы подавлены, удручены и склоняетесь к депрессии. Гарантирую, путешествие в Галилею выведет вас из этого состояния. Тем более, вы и сами хотите, не откладывая, кардинально сменить обстановку… Из Одессы ехать не так уж далеко.
– Цфат? – переспросил Хавкин.
– Цфат, – подтвердил Певзнер.
– Надо же… – сказал Хавкин и взглянул на Певзнера благодарно.
ХІІІ. АНГЕЛЫ И КАБАНЯТА
Вся наша жизнь состоит из проходов из точки А в точку В или же бесцельных – прогулочных, пеших или конных, на колёсных средствах передвижения, кораблях или воздухоплавательных аппаратах. Мы всё время куда-то идём или едем, изредка останавливаясь лишь для того, чтобы утолить голод и набраться сил для дальнейшего хода. Сон тоже, как правило, хотя и не всегда, требует приостановки движения; всматриваясь в диковинные картины сновидений, мы покидаем окружающую действительность, совершенно забываем о привычном тиканье часов с минутами и перемещаемся в соседнюю вечность, где, по слухам, ни о каком времени речь не идёт.
Последний участок пути, от Галилейского моря до Цфата, выдался для Вальди Хавкина самым тяжёлым: дряхлый автобус, похожий на атрибут страшного аттракциона Луна-парка, подпрыгивал на колдобинах каменистой горной дороги, скрежетал и охал. Трясло. Столб раскалённой солнцем пыли шёл за автобусом, как погонщик, и пассажиры, арабы и евреи, спасались от удушья, обматывая лица платками и подручными тряпками.
На исходе дня посвежело, мёртвая желтизна низового запустенья сменилась горной зеленью. Снулые пассажиры приободрились: скоро конец дороги, Цфат за холмом. Подъезжаем…
