При въезде в город, висевший, как пряжка, на плече горы, Вальди успел разглядеть в наплывающих сумерках, глубоко внизу, под ногами, великолепный лес и овраги, его рассекающие. Гостиница, куда его привёз нанятый на автобусной остановке извозчик, оказалась обыкновенной корчмой с жилыми комнатами: кровать, стол, стул, рукомойник. Распаковав свой дорожный баул, Хавкин вышел пройтись перед сном.
Цфат был похож на игрушечный город, по узким и горбатым улочкам которого двигались игрушечные люди – в еврейских средневековых кафтанах и белых арабских рубахах до земли. Из приоткрытых дверей синагог выбивался на улицу золотистый свет и молитвенный гомон голосов. Вальди это почему-то, к его собственному удивлению, пришлось по душе, но заглядывать в синагогу он не собирался. Может быть, как-нибудь потом, завтра…
Он вернулся в гостиницу, вполне удовлетворённый исходом этого долгого дня. В номере, на столе, его ждал ужин: тарелка толчёного гороха, политого оливковым маслом, кружок местного козьего сыра, хлебная лепёшка и кувшин с холодной водой, подкисленной лимоном и заправленной листиками мяты. Ложась в постель, застланную грубой полотняной простынёй, Вальди испытывал почти блаженство: в игрушечном Цфате, один, недоступный ни для кого… Вскоре, в темноте комнаты, возник этот лесной овраг внизу, под горой, и что-то ему напомнил ускользающее, уходящее сквозь пальцы, – и мимолётное беспокойство коснулось его души.
Ему снился лесной овраг, он шёл бесцельно по его отрогу, руками отводя кустарник. Беспокойство не рассеивалось и не оставляло его – он узнавал этот зелёный лог, но никак не мог припомнить, зачем и когда здесь был раньше. В кустах поодаль, на другой стороне, слышался треск сухих ветвей – там кто-то теснился и топтался. Вальди всмотрелся – коричневые в бежевую полоску кабанята выглядывали из зарослей. Всматривающийся Вальди их ничуть не занимал, хотя они, по дикости своей природы, не могли его здесь не учуять. Внимание коричневых кабанят было направлено к верховью оврага, словно бы они ждали появления оттуда кого-то, куда более значительного, чем Вальди Хавкин… Направил взгляд вверх по оврагу и он, и стал ждать.
И они появились – четыре белых ангела, легко бегущие по траве, босиком. Вальди радостно их узнал – это они, они, хотя с тех лондонских времён первой встречи прошла целая вечность! Он захотел выйти из кустов и поздороваться с ангелами, поклониться им – но потом оценил двусмысленность своей затеи и остался на месте… Ангелы проскользнули мимо него, развернулись в устье оврага, снова поравнялись с Вальди Хавкиным и промелькнули. Стоя совершенно неподвижно, он не расслышал их дыхания, сколько ни вслушивался. А они словно бы прочертили травяную тропу по дну оврага, перемахнули через взлобок узкого верховья и исчезли. И кабанята исчезли из кустов, ушли в лес.
Перед рассветом Вальди поднялся с кровати и вышел из гостиницы на совершенно пустую улицу. Голова его была свежа, глаза жадны.
Ночь редела.
Солнце, восходя, выглянуло из-за дальних холмов и выплеснуло мягкий свет в озёрную долину, плавно подымавшуюся к далёкому горному горизонту.
Пока солнце только набирало высоту и не било светом отвесно, а посверкивало искоса и не в полную силу, происходили удивительные вещи: вот, открывая вид, добрые складки земли наползают друг на друга вплоть до самой кромки холмов, до кипящего ободка солнца… Отвесный свет сейчас обрушится и ударит, и расправится с живой перспективой, и разгладит её в плоский пейзаж.
А в тёмной горной поросли обозначились тем временем переменчивые признаки дня – разнотонные, как праздничные лампочки, кусты зелёного оттенка: нефритовые, фисташковые, цвета мятного листа и неспелого лимона. День накинул пёстрое великолепие на зелёную шкуру долины, и вот прямо сейчас, неведомо откуда, явится Нечто, учинившее здесь всё это волшебство. Нечто, которое одни называют Высшей силой, а другие – Богом.
День пожаловал в Цфат, а горожане, очевидно, не заметили в этом ничего примечательного: день приходит, и день уходит… Редкие ранние жители появились на улочках, одни шли в синагоги, другие на базар. Хавкин, похоже, был здесь единственным, бесцельно бродившим по игрушечному городу. Он испытывал необъяснимый подъём, он с упоением глядел вдаль перед собой, вдоль ступенчатых крутых улиц, не оставляя надежды увидеть ненароком своих босоногих ночных встречных. Новый день стал для Вальди продолжением дивной ночи; граница между ними не была проведена. В свободном от навязчивого времени Цфате, под небом, казавшимся ему светлей и выше, чем вчера, Вальди ждал чего-то, что непременно должно было случиться, – сказочного и необъяснимого. Задним умом он неохотно отдавал себе отчёт в том, что всё это не больше, чем его выдумки, что день пройдёт, за ним ещё один, и наступит час отъезда.
Словно спокойным течением, его вынесло к дверям синагоги, и он послушно вошёл внутрь старинного здания. Двери были двустворчатые, деревянные, испещрённые незатейливой резьбой: цветы, львы, сведённые большими пальцами благословляющие руки. В золотистой полутьме зала, тускло освещённого прыгающим пламенем дюжины восковых свечей, Хавкин не сразу разглядел у дальней стены длинный, грубо сколоченный стол на каменном приступке. За столом разместились семеро мужчин, одетых в случайное платье: один в широчайших курдских штанах, другой в обветшалом испанском камзоле с обрывками серебряного позумента, третий в лиловой бархатной жилетке поверх белой ночной сорочки. Перед каждым из них стояла кружка с чаем, и лежал на голой столешнице коржик, посыпанный сахарным песком. Во главе стола по-хозяйски вздымался неопределённых лет старик с бритым светлым лицом под белой шапкой волос, перед ним лежала раскрытая книга, в которую он поглядывал. Можно было с уверенностью предположить, что светлолицый старик ведёт здесь важную работу со своими застольными гостями – учит их либо наставляет.
Не желая мешать, Вальди, оглядевшись, опустился на низкую скамью у входа. Его почему-то притягивала эта картина: старик с учениками, в золотистой полутьме. Синагогальный служка подсел к нему, возникнув из полутьмы.
– Вы пришли учиться? – шёпотом спросил служка. – Чаю хотите?
– Да, – сказал Хавкин.
– И коржик? – спросил служка.
– Тоже, – сказал Хавкин. – А что они учат?
– Каббалу, – сказал служка. – Это синагога рабби Моше Альрои.
– И это он там сидит, за столом? – спросил Вальди.
– Ну да, – ответил служка. – С учениками… Вы, что, не знаете рабби Моше Альрои? Он самый знаменитый каббалист на свете, как можно не знать!
– Я приезжий, – оправдался Хавкин, дивясь такому разговору со служкой. – Специально приехал. – И ждал, когда служка спросит, откуда он специально приехал в Цфат. Но служка не спросил.
– Пойду, чай принесу, – сказал служка, поднимаясь со скамьи.
Он пересёк пустой молитвенный зал и, шагнув на приступок, подошёл к рабби. Подняв голову, Альрои слушал наклонившегося к нему служку.
«Что бы это всё могло значить», – думал и размышлял Вальди Хавкин со своей скамьи. Более всего он удивлялся тому, что, ничуть не противясь, сидит, в этой молельне в ожидании чая с коржиком и ведёт пустые разговоры со служкой. И не может отвести глаз от чужого светлолицего старика во главе стола.
