– Он вас зовёт, – сказал служка, вернувшись к Хавкину.
– Меня? – переспросил Вальди. – Но на каком языке…
– Ну, не знаю, – сказал служка. – Идите, идите!
Рабби следил, как Хавкин шёл по залу, приближаясь.
– Я хочу вас благословить, – сказал рабби Альрои, когда Вальди поднялся на возвышение.
– Я не верю в Бога, – сказал правду Хавкин.
– Зато я верю! – живо возразил рабби.
– А как же тогда вы без ермолки! – сказал Вальди. – В синагоге! – До него вдруг дошло, что он говорит с Альрои на идиш, и ему стало хорошо и легко.
– Если я надену ермолку, – сказал рабби и улыбнулся, а голубые глаза потеплели, – я не стану ближе к Богу ни на выдох. Даже две ермолки, а поверх ещё лисью шапку! Но кому нравится, пусть себе надевает – это дело свободного выбора, как всё в нашем мире. Ведь и вы пользуетесь этим выбором, не так ли…
– Да, это так, – согласился Вальди.
– Вы выбираете между единобожием и многобожием, – продолжал Альрои, – в пользу Высшей Силы. Я тоже. Высшая Сила единообразна, но и бесконечно множественна; и это с трудом укладывается в нашем понимании.
Разговор этот, понимал Хавкин, долго не продлится; более всего ему хотелось спросить рабби о ночном сне, о белых ангелах – и утвердиться в своих непостижимых для здравого разума догадках ему хотелось.
– Мне кажется, – начал Вальди, – я не случайно сюда зашёл, в вашу синагогу. И вот…
– Судить следует по результату, а не по причине, – сказал рабби. – Причина не более чем частность, чего никак нельзя сказать о результате. Вы многому удивляетесь, мой господин, и это даёт вам жизненную силу. Пока человек удивляется – хорошему или дурному, неважно, – он существует!
– А результат? – спросил Вальди.
– Результат не виден, – сказал рабби, – и никакая спешка тут не поможет… Но вы спешите спросить меня о диве, которое кажется вам сейчас самым главным. Спрашивайте!
– Рабби, ангелы – есть? – тихо, как о тайном, спросил Вальди.
– Я не видел, – не понижая голоса, сказал рабби Альрои. – Но вы же их встретили – значит, они есть.
– Значит, есть… – потерянно повторил Хавкин. – Они и те… – он оборвал фразу и замолчал.
– …и те, кто выглядывали из кустов, – закончил рабби за Вальди Хавкина. – Вам стоило ехать в Цфат, в такую даль, чтобы удостовериться в этом.
– Вы и это знаете, – чуть слышно пробормотал Вальди. – Непостижимо!
– Я каббалист, – расслышал бормотанье светлолицый старик. – Знание – это моя работа. Но ничто не открыто нам до конца, и, прежде всего, знание.
– Почему? – спросил Хавкин.
– Потому что конца не существует, – сказал рабби. – Мы его придумали, как и многое другое, для собственного удобства.
– А что же существует? – спросил Хавкин.
– Традиция! – оживился Альрои. – Наша традиция настораживает, иногда отвращает. Но она необходима, евреи держатся на ней, как птицы на ветке. Это традиция сохранила нас, разбросанных по всему свету бродяг. Чем строже традиция, тем выше стена, охраняющая народ от распыления. Хотя носители этой нашей традиции предстают в глазах множества совершенными дикарями.
– Кто они, эти дикари, оберегающие народ? – продолжал расспрашивать Вальди. – Я запомню…
– Самые неприступные из них – литваки в их иешивах, – сказал Альрои. – Литовские ультраортодоксы. Люди-скалы. Глядя на их твердокаменность, евреи начинают задумываться над своим предназначением.
– Избранностью? – с сомнением в голосе спросил Хавкин.
– Куда трудней! – опроверг рабби. – Мы не избранники, мы избравшие: Авраам избрал Бога, а не наоборот.
– Свобода выбора, – неуверенно молвил Хавкин и взглянул на Альрои – подтвердит он или опровергнет сомнительное предположение.
Светлолицый старик никак не реагировал. Он выпростал руки из кургузых рукавов своего пиджачка, свёл большие пальцы и, возложив ладони на голову Вальди, стал читать слова благословения.
Выйдя на волю, Хавкин словно бы погрузился с головою в другой, сопредельный мир. Он и игрушечным ему теперь не казался, а так: своеобразным, да и то лишь до резных дверей синагоги светлолицего старика. За теми дверями начинались дивные чудеса, объяснения которым не следовало искать.
Неспешно шагая в гостиницу, Вальди намеревался остаться там, в своём номере, до самой ночи, а наутро, пораньше, отправиться в обратную дорогу, вниз: всё, что только можно было и нужно, он в Цфате уже получил.
Но на исходе дня он передумал: ему захотелось перед отъездом ещё разочек зайти в синагогу Альрои – просто тихо поглядеть на старого рабби, на его голубоглазое лицо, на его нищий кургузый пиджачок – и сохранить этот образ навсегда в памяти. Он и двинулся, и предвечерье освещало ему путь.
Зашёл час вечерней молитвы Маарив, синагога была полна молящимися. Выглядывая из-за спин, обтянутых чёрными лапсердаками, Вальди не различил в глубине зала ни каменного возвышения, ни деревянного стола на нём, ни светлолицего старика с разномастными учениками, словно там их никогда и не было.
– Простите, – наклонился он к ближнему молящемуся еврею, – это синагога Альрои?
– А чья же ещё? – изумлённо откликнулся этот еврей. – Ну, конечно!
– А где рабби Альрои? – предвидя дикое, спросил Вальди.
– Он умер, – сказал еврей.
– Как умер?! – отшатнулся Вальди Хавкин. – Когда?
– Четыреста семьдесят шесть лет тому назад, – сказал еврей и вернулся к молитве.
Спускаясь по тряской дороге к Галилейскому морю, в каменную Тивериаду, разомлевшую от жары, Вальди знал, что больше никогда сюда не вернётся. Он не испытывал от этого ни грусти, ни печали, свойственные иногда дотошным путешественникам, налившим глаза чудесами в чужих пределах. Раскалённые эти края не были ему безусловно чужими, но и своими, родовыми он принимал их лишь отчасти; пример древних евреев, не на птичьих правах здесь когда-то проживавших, бесповоротно его не убеждал. Игрушечный Цфат, расположившийся вокруг синагоги Альрои, он связывал не с Галилейскими горами, а решительно его помещал на Седьмом небе, среди звёзд.
– Лозанна на берегу Женевского озера подходит мне для жизни больше, чем Тивериада или, если вам угодно, Тверия на берегу Галилейского моря! – раз за разом внушал Вальди Хавкин своему собеседнику и соседу по постоялому двору «Привал в Тверии» Аврааму бен-Элиэзеру. Но этот Авраам, религиозный авторитет родом из белорусского Пинска, внушения Хавкина пропускал мимо ушей и не принимал их к сведению.
– Тверия – один из четырёх наших священных городов, – твердил своё Авраам из Пинска. – Иерусалим, Хеврон, Тверия, Цфат. Вы только посмотрите на эту башню! – он повёл рукою в сторону обрушившейся круглой башни, сложенной из чёрных тёсаных камней. – Из этих – вот этих самых! – камней крестоносцы строили свои замки. И где они сейчас, эти крестоносцы? Где Саладин? Где тутеры? Их нет, нет и нет! А мы с вами сидим здесь, на берегу озера, и пьём чай.
