Ветреное настроение Вальди укреплялось тем, что дальше Марселя, куда держала путь «Роза ветров», он не заглядывал. Куда ехать из Марселя? В Париж? В Лондон? Оставалась Лозанна, терпеливо поджидавшая, но отправляться туда сейчас означало для Хавкина конец пути, самую последнюю золотую точку… Лозанна подождёт, никуда не денется. Спокойный спуск к озеру, зелёный глянец швейцарских деревьев, скамейка на берегу и тот загадочный старик по имени месье Ипполит… Время миновало, стариком стал сам Владимир Хавкин. Ему теперь сидеть на той скамейке, глядеть на вечернюю воду озера и на расплывчатую Францию по другую сторону воды.
Это придёт, придёт в свой срок… Чтобы сидеть на берегу безмятежно, как подобает одинокому старику, следует закончить с делами, вновь возникшими, рассчитаться по новым обязательствам, ответственно принятым. В Лондон надо ехать, в банк, и, проведя там время, выйти освобождённым на волю. Сколько времени, поглядывая на часы, предстоит ему провести в бастионе банка? Собаки или кошки, или птицы – белый павлин, например, – не осознают навязчивое тиканье времени. И в этом они куда счастливей своих хозяев.
О поездке Хавкина из Одессы в Палестину не знал никто – кроме профессора-психоаналитика Певзнера и, быть может, ангелов небесных. А иначе как бы они оказались под Цфатом, в лесном овраге, в нужный час?
Да и явление профессора Певзнера, свалившегося на него как снег на голову в тот жуткий день, Вальди с кормы парохода «Роза ветров» склонен был рассматривать как предусмотренную случайность. До встречи с рабби Альрои он находил в нежданном-негаданном визите палестинофила нелепое недоразумение – но это ведь оно, именно оно привело Хавкина в Цфат и поставило на ребро всю его жизнь! Следовательно, пока потрясённый Вальди плёлся от кафе Фанкони к себе в номер, что-то предначертанно вело друга доктора Фрейда по одесским улицам, вплоть до порога гостиницы «Пассаж». Приди профессор на день позже – и он узнал бы, что постоялец Хавкин выбыл в неизвестном направлении. Приди он на день раньше – и Вальди, захваченный завтрашней встречей с Асей, вряд ли стал бы выслушивать всерьёз его предложения.
Певзнер явился точно в срок, как будто сама судьба, эта наряженная цыганкой фея, прислала его к Вальди. Как будто всё было наперёд подстроено и выстроено: путь в Палестину, лесной овраг, светлолицый рабби, чернокаменная Тверия, иерусалимский нищий с книгой Пророков на коленях, рэб Залман из Ковно, распоряжения для лондонского банка о регулярных перечислениях денег в Литву. Всё расписано наперёд, от встречи в холле гостиницы или ещё раньше, от самого начала времён.
Никто, ни одна живая душа не знала и не ведала, где, в каких краях и на корме какого парохода искать доктора Вальдемара Хавкина, пенсионера. А если кто и знал, то молчал: британская военная разведка, хоть и подрастеряла к нему интерес, но, как подобает всякой секретной службе, не утратила его полностью. Джейсон Смит, консультант, был тем, с кем Вальди хотел повидаться в Лондоне. Это он, Джейсон, сыграл как бы теневую, а в действительности заглавную роль в жизни Вальди. Он, тридцать пять лет назад, в Актовом зале парижского биологического общества подошёл к безвестному Вальди Хавкину, прочитавшему доклад о борьбе с азиатской холерой, и предложил ему помощь и могущественное покровительство Британской короны. Так это началось…
Он знал, как связаться с Джейсоном в Лондоне. Телефон его не отвечал, поэтому Вальди отправил по известному ему адресу записку на почтовом бланке отеля «Амбассадор» с приглашением на обед в отличном гостиничном ресторане. Ответ пришёл незамедлительно, в нём с военной чёткостью сообщалось, что Джейсон Спенсер Смит внезапно скончался четырнадцатого числа прошлого месяца от апоплексического удара и погребён на Хайгейтском кладбище.
Всего менее ожидал Вальди по приезде в Лондон получить такое известие. Джейсон в его глазах был словно бы бессмертен, почти вечен, – во всяком случае до той поры, пока существует сам Вальди. Всегда, всю жизнь он возникал в самый нужный Хавкину момент – давно, в самом начале, по деловым причинам, а потом по-приятельски, почти по-дружески. Он возникал раз за разом, и цепочка этих встреч тянулась вдаль и терялась в невнятном тумане будущего. Смит являлся скрытым двойником Хавкина, один без другого был трудно представим. Им вместе следовало бы подойти к последнему берегу – а там Бог весть…
Свой конец Вальди воспринимал как скучную неизбежность, отделённую, впрочем, от него добрым пластом существования, в котором, несомненно, присутствовал и Джейсон Смит. Как-то само собою получалось, что и там, за пластом, приятные встречи с Джейсоном, к которым он привык за десятилетия, продолжатся в той или иной форме, покамест неведомой, – но они будут напрочь лишены деловой окраски, поскольку на том берегу нет никакой британской секретной службы, в принадлежности к которой Джейсона Смита, научного консультанта, Хавкин, строго говоря, уже давно не сомневался ничуть.
Встречаются среди нас люди, которых хлебом не корми, а дай им сходить на погост. Часами бродят они, как по музейным галереям, по строгим аллеям кладбищ, с пристрастием разглядывая чужие надгробные плиты, вчитываясь в совершенно им незнакомые, ни о чём их душе и сердцу не говорящие имена, и высеченные на камне слова наивных эпитафий, иногда в стихах. У мест вечного хранения знаменитостей любознательные посетители обязательно останавливаются, как около Джоконды в Лувре, и любуются богатыми беломраморными памятниками, изображающими покойников в лучшем виде… Страсть к кладбищенским блужданиям до конца не прояснена исследователями – как, в сущности, ничто не прояснено в нашей жизни до конца. Возможно, римское «memento mori» не на пустом месте выросло, и зрители могил, втайне от самих себя, просто-напросто примериваются к неизбежному.
Вальди Хавкин, если б и захотел, не припомнил бы, когда в последний раз был на погосте; эта часть жизни его скорее отвращала, чем привлекала. Решение идти на кладбище явилось сразу вслед за сообщением о смерти Джейсона Смита. Запланированная встреча должна была состояться, хотя и в другом формате.
Вальди знал, что, отправляясь на кладбище, посетители несут с собой цветы; так принято. Прийти без цветов – всё равно что явиться на вечеринку к приятелям без бутылки вина… Идя на прощание с Джейсоном, Вальди, стало быть, должен принести букет на могилу. Это правило, этот букет смущал Вальди: срезанные цветы – зарезанные, отделённые от животворного корня трупы. Что за связь между трупами цветов и обитателем могилы – глухой гул язычества, подмена жертвоприношений? Роза вместо овцы, пион вместо раба? Не зря, не просто так еврейское кладбище – царство голого камня; цветами там даже и не пахнет… Джейсон, правда, не еврей, тут не о чем говорить, – но зато Хавкин еврей. И он отправился на Хайгейтское кладбище без букета, в глухом чёрном костюме.
По дороге в Хайгейт он раздумывал и размышлял над тем, что выборочность смерти совершенно необъяснима; иные наблюдатели ищут в её непредсказуемости и внезапности отсутствие справедливости. Справедливость? А кто встречал её лицом к лицу? Она живёт в тепле наших душ и нос оттуда не кажет. Трудно было предположить, да и неуместно, что Джейсон вдруг уйдёт и не вернётся. И отведут ему место на Хайгейтском кладбище… Вальди не собирался вести разговоры с могильным камнем, а ведь ещё вчера как ему хотелось рассказать Джейсону об игрушечном Цфате, о молодом старике со светлым лицом и необъяснимо изменившимся направлении жизни. Про ангелов – нет, тут он, пожалуй, промолчал бы: ангелы – личное, почти интимное, и неизвестно, как Джейсон Смит, далёкий от чудес, принял бы эту новость. А вот решением о жертвовании, на годы вперёд, денег из своего состояния богословским школам в Литве – этим планом Вальди собирался непременно поделиться со своим доверенным приятелем и попросить у него рекомендацию в надёжную адвокатскую контору, где должным образом оформят все необходимые документы: учреждение благотворительного Фонда, завещание, распоряжения банку, и ещё, наверняка, найдётся что-нибудь важное. Вальди не сомневался в том, что прагматик Джейсон, хотя и удивится сдержанно, но с уважением примет странное, на первый взгляд, решение своего подопечного товарища: хочет жертвовать литовским иешивам – пускай жертвует; его деньги, его и право.
