В конце концов, Володя окончательно утвердился в решении бежать за рубеж. Сложности, связанные с этим решением, его не смущали: не он первый, не он последний. По слухам, витавшим вокруг Университета, ещё несколько студентов, заподозренных в связях с революционным подпольем, собирались бежать из России куда глаза глядят, скорей всего поначалу в Румынию. Володя допускал, что слухи эти – истинная правда, но вычислять потенциальных коллег и устанавливать с ними связи не спешил; он будет действовать один, на свой страх и риск, как волк в степи. Будет рассчитывать на самого себя – так надёжней и меньше риска, что кто-нибудь из товарищей развяжет язык и завалит всё дело. Пока что рано было начинать разведку в порту, толочься там в сомнительных пивных и кухмистерских и заводить знакомства с опасными людьми. Прежде всего, нужно было покончить с учёбой – сдать экстерном выпускные экзамены и получить университетский диплом, довольно высоко котировавшийся в европейских странах. На Западе ученик Мечникова не кирпичи собирался таскать и не на рынке торговать, а вернуться в лабораторию, уйти с головой в свою науку – зоологию простейших видов, этих неприметных невооружённым глазом зверков, разносивших смертоносные эпидемии и пандемии по всему белу свету. После разрыва с боевым подпольем Володя Хавкин утвердился во мнении, что бороться с «чёрной смертью» куда важней для людей, чем бегать с бомбой за генерал-майором Стрельниковым или даже за самим царём-императором. Ради победы над чумой и холерой стоило рисковать собственной жизнью, а ради убийства генерала и его случайной спутницы – нет, не стоило. Этими своими крамольными соображениями бывший боевик делился с Асей, и она с восторгом их воспринимала – как, впрочем, всё без исключения, что слышала от Володи Хавкина. Да, борьба с чумой! Да, с холерой! Благодарное человечество никогда не забудет! Но тут, главное, самому не прихватить заразу…
Чем ближе дипломные экзамены и день ночного рывка, тем зримей представлял себе Володя Хавкин тайный переход государственной границы, со всеми её заставами, постами и исполненными караульного рвения солдатами. Все эти радости поджидали сухопутного перебежчика, а морская дорога, к немалому облегчению Володи, грозила, в худшем случае, лишь потоплением лодки. Но шаткая морская стихия всё же не была такой скучной и муторной, как чёрствые холмы валашской степи.
Границы, как отточенным ножом, надреза́ли живую шкурку земли и своими гнусными заборами и рвами делили мир на куски. Володя Хавкин в таком делении не видел, как говорится, «ничего хорошего, окромя плохого». Размежеванье вело к междоусобице, озлоблению и войнам. Границы мешали людям понимать друг друга и препятствовали развитию науки. Царская власть держала границу на замке, а граждан – под замком; ветер западной свободы подтачивал основы абсолютной монархии и мешал управлять империей. Нечего обывателям ехать за границу и набираться там чужой заразы – хватает и своей родимой. Дома надо сидеть, судари и сударушки, так куда полезней для нравственного здоровья! «Держать и не пущать!» – это охранители государства не вчера придумали и не позавчера… Противостоять из подполья, с оружием в руках, отечественному произволу Володя Хавкин передумал, и теперь всю силу и волю своего характера направил в сторону западной границы. Там, за начерченной штыком чертой, расположена свобода, как соседняя квартира в большом доме. Дом большой, квартир много. Там не только свобода, у соседей – там другой мир, и люди в том мире живут по другим законам. Другая жизнь, другое измерение. Как будто не пограничный забор уродует общую землю, а непреодолимая вселенная пролегла между странами. Нет, преодолимая! Хавкин преодолеет её или пойдёт на дно моря, как мешок, набитый камнями мышц.
Человек ко всему привыкает, даже к старости, со всеми её неудобствами и ограничениями. Только к терпеливому ожиданию привыкнуть не в нашей воле, долготерпение нам не присуще; мы всё на свете хотим получить до срока – здесь и сейчас, и готовы пасть порвать за эту химеру… Но и ожидание, когда-то начавшееся, когда-нибудь и заканчивается, ему приходит конец – иногда со смертью ждущего, а, бывает, что и раньше.
И пришла, в свой черёд, ночь бегства Володи Хавкина.
Незадолго до этого в одном из самых разгульных и грязных портовых кабаков Хавкиным был обнаружен турок, промышлявший исключительно контрабандой. Этот турок и отдалённо не напоминал просоленного муссонами и пассатами морского волка, он был похож на рядового ловца удачи с большой дороги, с кистенём в рукаве. Сходство, однако, не определяло профессиональной пригодности турка, и его объяснения показались Володе вполне убедительными. Заподозрить контрабандиста в принадлежности к охранному отделению Хавкину и в голову не пришло; это было главное. Не без спора столковавшись о цене и назначив день и место отплытия, они разошлись, довольные друг другом.
Как большинство начинаний, и это упёрлось лбом в деньги. Платить Володе предстояло за всё: за фелюку, за турка, за пищевой припас в дорогу, с доплатой за риск и возможную встречу с пограничной охраной, которой надо будет обязательно дать бакшиш; тёртый турок брался уладить и это препятствие. Бесплатно, значит, прилагался только попутный ветер в косой парус лодки… Ясно, что у Володи, перебивавшегося репетиторством, не наскреблось бы гроша за душой. И вот ведь, действительно, никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь: Асин папапровизор готов был аптеку продать, лишь бы раз и навсегда избавиться от Хавкина. Да ему и не пришлось ничего продавать: узнав от дочки, что её ждёт ужасная разлука на берегу, и для устройства Володиного счастливого будущего нужны наличные, папа, не колеблясь, собрал деньги и с лёгким сердцем передал Асе-Хасе. Володя вклад провизора принял не как отступные, а как долг, подлежащий непременному возврату. Главная часть плана была решена.
Последний день перед ночным побегом принадлежал Асе; так она хотела, так и вышло.
Турок, по договору, обязался с темнотой подогнать свою фелюку к заброшенному, полуразвалившемуся лодочному причалу, верстах в пятнадцати от города, на Большом Фонтане, сразу за мысом. Для упрощения задачи турок, подойдя с моря, должен был помигать керосиновым фонарём, подавая сигнал клиенту на берегу. И, в ответ на это, Хавкин без лишних слов, молчком спрыгнул бы с причала в лодку. Эти предосторожности, предложенные турком, были не излишни: по вечернему берегу шатались для отдыха всякие случайные люди, они отыскивали укромные местечки, где можно было приятно провести время, и, не ровен час, привлечь внимание этих непрошенных свидетелей было бы совершенно ни к чему.
Утром того дня Ася пришла в каморку Володи на Базарной возле Сиротского дома. Володя снимал там жильё у старика-бобыля, торговца битыми курами. Куриный старик уходил по торговым делам ни свет ни заря, и жилец в своей полуподвальной комнатёнке пользовался полной свободой проживания – хозяин возвращался домой близко к вечеру, грел и ел зразы, выпивал стакан чесночной водки и заваливался спать.
– Сегодня последний день, – сказала Ася, войдя. – Наш последний день, чтоб быть вместе. Ты и я.
Володя, сидя за колченогим столом, понуро промолчал. Половина его существа находилась уже далеко отсюда, от этой полутёмной, провонявшей несвежей едой и лежалым тряпьём коморки, – в свободной Европе, а вторая половина ещё обреталась здесь, доживала последние часы в одесском полуподвале на Базарной, и дивная девушка, с которой ему едва ли удастся склеить свою судьбу, пришла к нему сюда, чтобы стать частью его жизни, пусть и остающейся в прошлом. Он никому здесь не нужен, кроме этой девушки, да ещё жандармов, охотящихся на него, как гончие на зайца.
