– Конечно и Петер тоже. Ты, Штефан и Петер, – ответила мама. – Вы все будете жить в одной семье. И все будете заботиться друг о друге.
– Пока ты не приедешь в Англию и не станешь опять нашей мамой, – сказал Вальтер.
– Да, милый, – дрогнувшим голосом ответила мама. – Да. А до тех пор вы будете писать мне письма, много-много писем, а я буду вам отвечать.
Наблюдая, как мать борется с собой, чтобы не заплакать, Штефан почувствовал, что и у него на глаза наворачиваются слезы. Ему захотелось сказать ей, чтобы она не плакала, ведь он остается здесь, с ней. Он позаботится о ней. Она никогда не будет одна.
– Научи своего брата быть таким, как ты, Штефан, – обратилась мама к старшему сыну. – Ты такой хороший человек. Твой отец очень гордился бы тобой. Расскажи брату, как сильно мы любим его, расскажи ему, что наша любовь всегда с вами обоими, что бы ни случилось.
Вальтер достал из кармашка носовой платок, аккуратно развернул и приложил сначала к одному глазу кролика Петера, затем к другому.
– Петер хочет остаться с тобой, мамочка.
– Конечно, милый, – ответила она и в последний раз обняла Вальтера вместе с Петером.
Штефан взял чемоданы.
– Не выпускай его руки, – напомнила ему мать.
Штефан отдал Вальтеру свой легкий чемодан, а его, потяжелее, взял сам. Свободной рукой он обхватил ладошку брата с зажатым в ней мягким кроличьим ухом.
– Вальтер забудет нас, Штефан, – тихо произнесла мать. – Он еще слишком мал. Ты – его память.
Номера
Вестбанхоф был уже переполнен людьми, когда туда пришли Штефан и Вальтер. Тут и там женщины крепко держали за руки детей, а те прижимали к себе плюшевых зверей и кукол. Кое-где чернобородые мужчины в круглых черных шляпах, из-под которых свисали с боков длинные локоны, произносили благословения над детскими головками на древнем еврейском языке, но в основном семьи походили на семью Штефана. Если бы не чемоданчики, стоявшие на платформе возле каждого ребенка, их было бы не отличить от других венских семей.
Женщина, чем-то похожая на их с Вальтером маму, тихо стояла в толпе. В одной руке она держала корзинку, другой прижимала к себе младенца. В другом месте отец забрал у матери захлебывающегося плачем маленького мальчика и ругал его, говоря, что тот уже большой и должен вести себя как взрослый. Повсюду ходили патрули, многие с собаками. Собаки натягивали поводки.
Мужчина с планшетом в руках выкликнул чье-то имя. Женщина рядом с ним повесила на шею подошедшему мальчику веревочку с картонным номерком, второй такой же прикрепила к чемодану. Ребенок взял чемодан, отошел от родителей и встал около поезда.
Женщина, которая называла себя тетей Труус, спорила с чиновником-нацистом. Он настаивал, что вагоны должны быть опломбированы и открыты только на германской границе для проверки документов.
– Вагоны будут опечатаны для безопасности, – твердил чиновник.
– Но ведь у нас всего шестеро взрослых, а вагонов десять, – возражала тетя Труус. – Десять вагонов, и в каждом – шестьдесят детей! А теперь вы говорите мне, что наши взрослые даже не смогут переходить из вагона в вагон, чтобы приглядывать за ними?
– Это же ночной поезд, – отвечал чиновник. – Ночью дети будут спать.
При виде Зофи Штефан вздрогнул, хотя и знал, что она будет здесь. Не приди она, он был бы в ужасе. Ведь поезд не отправится, если недосчитаются хотя бы одного из шестисот, например ее. Какой она стала взрослой, он никогда не видел Зофи такой: длинные волосы, еще чуть влажные от недавнего мытья, распущены по спине, на шее отцовский подарок, который она не снимала никогда, застегнутое пальтишко плотно обтянуло грудь. Зофия Хелена целовала младшую сестренку, но ее большие зеленые глаза, не отрываясь, глядели на деда, который говорил ей, что делать в одном случае и как себя вести в другом, словно пытался в краткие минуты прощания снабдить внучку советами на всю жизнь – совсем как их мама.
Вдруг на вокзале стало тихо – по перрону шел Эйхман, а с ним его жуткий пес. Штефан спрятался за тетю Труус, а та, наоборот, шагнула вперед.
– Доброе утро, герр Эйхман, – сказала она.
– Шестьсот, фрау Висмюллер, – бросил он ей на ходу и скрылся на лестнице, которая вела к служебным помещениям второго этажа.
Вокзал потихоньку оживал, хотя теперь люди переговаривались почти шепотом.
Штефан, ни слова не говоря, прижал к себе братишку.
– Вальт… – наконец выдавил он.
Ему хотелось говорить и говорить, как дедушка Зофии Хелены, давать Вальтеру советы, которых тому хватит на всю жизнь. Но горло свела судорога, и ничего, кроме уменьшительного имени, которым он всегда звал брата, из него не выходило. А ведь этого было явно недостаточно. Надо было произнести хотя бы полное имя брата. С другой стороны, услышь он сейчас «Вальтер», встревожится. Так что пусть будет Вальт. Коротко и надежно.
Не выпуская руки Вальтера, как не выпускал ее всю дорогу от Леопольдштадта, а ведь мама просила не выпускать ее до самой Англии, Штефан подошел к Зофи, ее деду и сестренке. Только тогда он присел рядом с братом на корточки, чтобы, оказавшись с ним лицом к лицу, сказать ему правду.
– Вальтер, мне не хватило места в этом поезде. – Вот теперь полное имя брата как раз кстати – пусть поймет, что это серьезно. Усилием воли Штефан прогнал подступавшие слезы. Ему очень хотелось плакать, но надо было показать себя мужчиной, каким его считала мама. – Но с тобой будет Зофия Хелена, – продолжил он. – Она будет заботиться о тебе вместо меня, а я приеду следующим поездом. Приеду и найду тебя в Англии. Найду тебя везде, где бы ты ни был.
По щекам Вальтера потекли слезы.
– Но ты же обещал мамочке, что всю дорогу до Англии будешь держать меня за руку!
– Да, – подтвердил Штефан, – только теперь Зофия Хелена – это я, понимаешь?
– Нет, она не ты.
– Вальтер, мама очень хочет, чтобы мы с тобой уехали в Англию. Ты же это знаешь? Ты обещал ей, что всю дорогу туда будешь вести себя хорошо.
– Но только с тобой, Штефан!
– Да, со мной. Но дело в том, что поезд может взять только шестьсот пассажиров, а я – шестьсот десятый.
– А знаешь, Вальтер, какое это счастливое число, шестьсот десять? Это шестнадцатое число в последовательности Фибоначчи, – вмешалась Зофия Хелена.
Вальтер посмотрел на нее с сомнением. Такое же сомнение испытывал и Штефан. Конечно, она хотела ободрить их обоих. Но счастливых чисел в тот день было ровно шестьсот, и шестьсот было из них последним. Почему же в тот день он не бежал бегом?
– Зофия Хелена совсем недолго побудет мной, – сказал он. – Только пока я не приеду в Англию.
– А нам с Петером можно тоже поехать на следующем поезде, с тобой?
– В том-то и дело, что нельзя. Если ты не поедешь этим поездом сейчас, то и никто другой не поедет. Ни сейчас, ни потом.
