– Но подумайте, как мы рискуем, – возразил герр Фридман, бросая нервный взгляд на окно второго этажа прямо над платформой. – Что, если все раскроется?
Труус проследила за его взглядом и сразу увидела их – человека и пса. Они стояли у окна и наблюдали за происходящим на платформе. Странно, почему-то ей сразу вспомнилась мать, как она стояла у окна их кухни в Дуйвендрехте в то снежное утро двадцать лет назад. Наверное, он тоже сейчас смеется, хотя она и не слепила снеговика, как тогда. Вот только смех у него совсем не такой, как у ее матери.
– Разве у нас есть выбор? – спросила она. – Без этого мальчика не уедет никто, ни сейчас, ни потом.
И они все трое принялись всматриваться в лица взрослых – не тех, кто жадно высматривал своих детей в окнах вагонов, а тех, кто молился в ожидании шанса.
Взгляд Труус упал на того взрослого мальчика, которого милая Зофия Хелена – для большей эффективности, Зофи, – слишком поздно привела для регистрации на поезд. Как же его зовут? Труус гордилась своей хорошей памятью на имена, но тут детей было больше шестисот, а этот мальчик не входил даже в первые шестьсот. Он стоял, чемодан на перроне, и смотрел в окно, за которым Зофия Хелена усаживала его маленького брата. Вальтер Нойман, вспомнила Труус. Так зовут младшего. А старшего зовут Штефан.
Проследив за взглядом Штефана, Труус увидела, как Зофи протерла запотевшее стекло и, пока Вальтер прижимал к окну плюшевого зверька, стала устраивать на сиденье другого ребенка.
– Тот мальчик, Штефан Нойман, – шепнула она герру Фридману и фрау Гроссман и, прежде чем те успели возразить, взяла у них номерок, багажную бирку и поспешила к Штефану. – Садись в последний вагон, Штефан, – тихо сказала она, протягивая ему номера. – Я сейчас туда приду. Если тебя кто-нибудь остановит, говори, что ты Карл Фюксель и что в карте неправильно записали твой возраст. Давай, быстро!
Парень взял у нее номера, схватил чемодан и повторил:
– Карл Фюксель.
– Но он же лет на десять старше! – возразил герр Фридман, когда мальчик промчался мимо них к вагону.
– У нас нет времени, – ответила Труус, заставляя себя не глядеть в окно, за которым стоял Эйхман, и вообще делать вид, будто ничего особенного не происходит, все идет как надо. – Поезд должен уйти раньше, чем у нас начнутся проблемы.
– Но ведь он…
– Умница. Неделями успешно избегал ареста. И я посадила его в последний вагон, мой.
– Да, но…
– Это еврейский мальчик семнадцати лет от роду, герр Фридман. Пока мы организуем второй эшелон, ему, скорее всего, исполнится восемнадцать.
И она сдала список служащему-нацисту, а тот понес его на утверждение Эйхману – только после этого поезд отправится в путь.
Другая мать
Зофи усаживала молчаливого мальчика, который беспрерывно сосал большой палец, рядом с Вальтером, когда тот вдруг завопил:
– Штефан! – и, перекатившись через соседа, побежал к двери вагона.
– Вальтер, нет! Нельзя сходить с поезда! – крикнула Зофи, погналась за ним и вдруг увидела Штефана, но уже не на платформе, а в поезде – он бежал к ним с Вальтером по проходу соседнего вагона.
Ворвавшись в их вагон, он схватил Вальтера на руки, подкинул его, улыбаясь во весь рот, так что шрама на губе почти не было видно:
– Я здесь, Вальт! Я с тобой!
Зофи из открытых дверей вагона высматривала на перроне дедушку – он стоял к поезду спиной. Из-за его плеча выглядывала Иоганна.
– Зозо, я хочу с тобой! – закричала она, увидев сестру.
– Я люблю тебя, Иоганна! – крикнула та в ответ, изо всех сил сдерживая слезы, стараясь не думать о том, что, может быть, никогда больше не увидит ни дедушку, ни Иоганну, ни маму. – Я тебя люблю! – крикнула она еще раз. – Я всех вас люблю!
На перроне забилась в истерике женщина, чьих детей не взяли в поезд.
Штефан подошел и взял Зофи за руку, когда со всех сторон вдруг нагрянули нацисты с собаками. Псы яростно лаяли, рвались с поводков, наполняя вокзал новым шумом.
Один пес то ли оборвал поводок, то ли его спустили специально. Он напал на бившуюся в истерике женщину и стал рвать на ней одежду, а люди в форме окружили ее и били палками.
В панике родители начали покидать перрон.
– Зофия Хелена, – услышала она вдруг женский голос.
Это была красавица с фиалковыми глазами, та, что в очереди на регистрацию держала на руках младенца. Она поставила у ног Зофи корзинку для пикника.
– Спасибо, – растерянно поблагодарила Зофи.
Из корзинки раздался негромкий воркующий звук.
Мать вскинула на Зофи испуганные глаза.
– Ш-ш-ш-ш, – зашептала она. – Ш-ш-ш-ш.
Она говорила что-то еще, но Зофи ее уже не слушала. Всхлипывая, она кричала:
– Йойо! Дедушка! Подождите!
Но дедушка исчез за поворотом вместе с Иоганной.
– Пожалуйста, береги ее, Зофия Хелена Пергер, – сказала мать с глазами цвета фиалок.
И она шагнула назад, а подошедший охранник захлопнул дверь вагона и запер ее снаружи. По составу прошел лязг отпускаемых тормозов, и поезд медленно покатился вперед. Снаружи, через окно вагонной двери, на них смотрела фиалковыми глазами мать, наблюдая, как увеличивается расстояние между ней и поездом. Чей-то отец зацепился за подножку вагона, повис на ней, выкрикивая имя своего малыша. Родители бежали по перрону, плакали, махали руками, выкрикивали слова любви, а поезд все набирал и набирал скорость.
Дети в вагоне молча смотрели, как сначала спрыгнул с подножки и упал на землю рядом с рельсами чей-то отец. Потом отстали другие родители, вокзал скрылся из виду. Исчезло опушенное снегом чертово колесо. Наконец растаяла и сама Вена.
Номер пятьсот
Снежинки ударялись в стекло и таяли, пока Штефан смотрел в окно, за которым было почти так же темно, как в венском подземелье. Поезд постукивал на стыках, замедлял ход и раскачивался на поворотах. Дети в вагоне были заняты каждый своим: одни ели то, что собрали им в дорогу родители, другие занимались английским, кто-то просто болтал, а кто-то сидел тихо, или спал, или притворялся, будто совсем не плачет. Штефан сидел в последнем ряду и держал на коленях Вальтера, а тот спал, положив голову на окно и подсунув под нее кролика Петера. Через проход от них Зофи меняла малышке подгузник, одновременно рассказывая трем детям на сиденье напротив историю о Шерлоке Холмсе.
Штефан переложил Вальтера на сиденье и понес использованный подгузник в туалет, где пахло хуже, чем от любого подгузника, даже самого грязного. Видно, кто-то из малышей не попал в цель, когда делал свои дела в уборной, а то и не один. Запах опять напомнил Штефану подземелье, его стыд. Сполоснув под краном подгузник, он отжал его, встряхнул и сполоснул еще раз.
