– Гордонов? Как они попали на поезд? Их же не было в списках первых шестисот.
– Не знаю. Я рассаживала детей, потом дверь заперли, поезд тронулся, я обернулась – они стоят, одинаковые, и одинаково плачут!
– Господи, помоги нам! – выдохнула Труус, торопливо прикидывая, какая из нужд больше, и делая выбор в пользу двойняшек, в надежде, что инстинкт самосохранения поможет Штефану выпутаться. – Ладно, идемте. Скажете, что мальчишки баловались и выбросили свои номерки в окно. Дети есть дети, что с них возьмешь. Остальное я улажу.
– Но я… я так испугалась. Они спросили меня, почему у этих детей нет номеров, а я сказала, что их вообще не должно быть в поезде.
Труус почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица.
– Ладно. Ладно.
– Родители этих мальчиков…
– Родителям мы не судьи, – сказала Труус. – Возможно, на их месте и мы с вами поступили бы так же. Постойте, а может… Нет, идемте. Надеюсь, мы сможем уговорить немцев разрешить вам вернуться с мальчиками в Вену, а поезду с остальными детьми проследовать в Нидерланды. На большее рассчитывать не приходится. Мы не можем рисковать из-за них шестьюстами детьми. Хорошо, что те двое такие славные.
Парадокс Эйхмана
В кабинет Михаэля он вошел, бесцеремонно распахнув дверь, его пес за ним. Следом вбежала Анита, запоздало объявив о прибытии важного посетителя, явившегося в воскресенье, когда контора закрыта. Михаэль вскочил, приветствуя его, но тот смотрел на картину над его столом – портрет Лизль работы Кокошки. Михаэль объявил портрет своим, хотя тот, конечно, был написан задолго до того, как он впервые увидел свою будущую жену. Картина принадлежала Герману и, как таковая, была теперь собственностью Рейха.
– Мне нужны шестьсот шоколадок для собрания в «Метрополе», сегодня вечером, – начал тот с порога, не поздоровавшись, не представившись и не извинившись.
– Сегодня вечером? – переспросил Михаэль, потрясенный не столько отсутствием времени на исполнение заказа, поступившего как раз в тот день, когда у шоколатье выходной, сколько тем, что из-за такой мелочи Эйхман явился к нему собственной персоной, да и сам Михаэль зашел только для того, чтобы увидеть Аниту. – Конечно, герр Эйхман, – зачастил он, пытаясь привести мысли в порядок. – Это большая честь для шоколадной фабрики Ноймана…
– Ноймана? Я был уверен, что это уже не еврейское предприятие.
– Фабрики Вирта, – поправился Михаэль, не зная, что лучше: признать ошибку или сделать вид, будто ее и не было.
Эйхман был в ярости, но говорят, что это из-за поезда с детьми, который ушел из Вены накануне. Михаэль сам был вчера на Вестбанхофе и видел, как этот тип со своей жуткой псиной покидал вокзал, когда состав уже скрылся вдали. Михаэль раз десять, не меньше, прошел вчера там, надеясь хоть одним глазком увидеть Штефана с Вальтером, коря себя за то, что не отправил их вместе с Лизль в Шанхай. Он мог отправить их и позже, когда Лизль уже уехала, – время еще было. Да и риск был не так уж велик – какая разница, берешь ты одно место до Шанхая или три? Но он этого не сделал. А потом, после той жуткой ночи, стало поздно – билетов нельзя было достать ни за какие деньги, и всякий, кто интересовался возможностью отъезда в Шанхай, вызывал сильнейшие подозрения, будь он хоть трижды ариец.
Теперь мальчики в поезде, а поезд на полпути в Нидерланды. Михаэль надеялся, что этот тип сдержит слово и выпустит состав за границу Германии, но в глубине души боялся, как бы он не придумал предлог, который позволит ему взять свое обещание назад и отменить выезд. Что тогда будет с его племянниками?
– Шестьсот – да, конечно, мы все сделаем, – сказал Михаэль и взглянул на часы: придется вызывать мастеров, пусть отберут по доле из всех партий, приготовленных для отправки клиентам. – Мы почтем за честь обеспечить ваше сегодняшнее мероприятие разными сортами нашего шоколада.
– С изображением поезда, – произнес Эйхман.
– Что, все шестьсот? – ляпнул Михаэль. – Да, разумеется, – тут же поправился он, хотя понятия не имел, успеют ли мастера вручную нанести разноцветной глазурью изображение поезда на все шестьсот шоколадных плиток, причем за считаные часы. Но разве у него был выбор? – А пока разрешите вручить вам набор шоколадных конфет в подарок жене и детям, – предложил Михаэль, переживая не столько из-за своей последней оплошности – он осмелился поставить под вопрос желание этого человека, – сколько из-за взглядов, которые тот бросал на портрет Лизль. – У вас ведь есть дети, герр Эйхман? – торопливо добавил Михаэль, заполняя неловкую паузу.
В глубине души он проклинал себя за то, что не оставил этот чертов портрет в подсобке, вместе с другими картинами Германа. Если бы их нашли, он отговорился бы тем, что ничего о них не знал, что их там держал бывший зять, – ему ведь уже все равно ничего не сделают.
– Мои… – «племянники», чуть было не вырвалось у него. Штефан и Вальтер. – У меня у самого нет детей, но мне кажется, у нас еще остались наборы шоколадок с изображениями колеса обозрения в парке Пратер, они пользуются большой популярностью…
– Ох уж мне эти венцы с их дурацким колесом обозрения! – сердито оборвал его Эйхман. – Шестьсот поездов сегодня, к семи вечера.
Он развернулся и вышел из кабинета, пес за ним – шаг в шаг, точно приклеенный.
К счастью, Анита уже стояла у лифта, придерживая распахнутую дверцу. В общем-то, небольшого ума, она обладала прямо-таки звериным чутьем и всегда точно угадывала, что требуется в ту или иную минуту. Когда посетитель и его пес скрылись за дверцей лифта, Анита одними губами прошептала Михаэлю:
– Ему не дали привезти сюда жену и детей, они остались в Германии.
Как спрятать бесконечность
Когда пограничник вошел в вагон, все дети сидели молча, широко раскрыв глаза. В предпоследнем ряду Штефан крепко сжимал в своей руке ладошку Вальтера. Через проход от них мальчик с пальцем во рту прижался к Зофии Хелене, корзинка с малышкой стояла у ее ног. Малышка, слава Богу, молчала. Но если солдат начнет орать на них, как орал в соседнем вагоне, и дети заплачут в голос, как плакали до этого везде, малышка испугается и закричит. Она ведь еще маленькая.
Штефан пожалел, что рядом с ними нет тети Труус. Пожалел, что они не сказали ей о младенце. Она бы придумала, как объяснить его присутствие. Но она и еще одна взрослая женщина пошли туда, куда солдаты увели близнецов – тех самых, за кем не хотел следовать Вальтер, да и Штефан тоже.
– Всем встать! – рявкнул пограничник.
Дети покорно встали, солдат оглядел их. И тут его взгляд упал на Зофию Хелену. Штефану это не понравилось: то, как он смотрел на ее длинные белокурые волосы, большие зеленые глаза, блузку, под которой круглилась грудь.
Солдат, точно чувствуя, что кто-то прочитал его мысли, безошибочно повернулся к Штефану. Тот, не выпуская руки Вальтера, уставился в пол.
