– Петеру холодно, – сказал Вальтер.
Штефан обеими руками прижал к себе брата и его кролика:
– Ничего, Петер. Видишь, на крыше большого дома труба, а из нее идет дым? Значит, там топится камин. Сейчас нас туда отведут.
Но дети из первого автобуса уже тащили свои чемоданы к домикам, на крышах которых вовсе не было труб. К большому дому направлялись взрослые, которые выходили из своих авто.
Какая-то женщина с планшетом в руках поднялась на ступеньку их автобуса.
– Добро пожаловать в Англию, дети! – сказала она. – Я мисс Андерсон. Пожалуйста, при выходе называйте мне ваши имена. Я буду сообщать вам номера ваших домиков, а вы несите туда свои пожитки.
Дети недоумевающе переглянулись.
Зофи шепнула Штефану:
– Что такое «пожитки»?
Штефан тоже не знал, что такое «пожитки», но понял: женщина хочет, чтобы они пошли к маленьким домикам.
– Die Hütten
[20], – сказал он.
Там наверняка будет электрическое отопление.
– Подождешь меня, если выйдешь первым? – спросила Зофи.
Штефан и Вальтер спустились по ступенькам, Зофи с малышкой за ними. Все вместе они встали в хвост большой очереди детей из нижнего салона.
– Штефан и Вальтер Нойманы, – произнес Штефан, когда подошла их очередь.
– Вальтер Нойман, твой домик номер двадцать два, детка, – сказала мисс Андерсон и снова устремила глаза на список. – Никакого Штефана Ноймана здесь нет. Мальчик, ты сел не в тот автобус. Это Доверкорт. А старших детей повезли в Лоустофт.
– Я Карл Фюксель, – ответил Штефан, не зная, как точнее выразить свою мысль на неродном ему языке. – У него… masern?
[21] Он болен. Миссис Бентвич сказала мне помогать с младшими мальчиками.
Мисс Андерсон поглядела на него внимательно, точно оценивала, справится ли он.
– Хорошо, домик четырнадцать.
– Тетя Труус сказала, что мы с братом будем вместе.
– Кто? А-а, понятно. Стойте здесь, пока я не закончу с автобусом, а там подберем вам двоим домик.
Штефан поблагодарил ее, тщательно подбирая самые вежливые слова на английском, и толкнул Вальтера, который тоже сказал по-английски «спасибо».
Только они отошли в сторону, а мисс Андерсон занялась Зофи, как к братьям подошли мужчина и женщина.
– Смотри, Джордж, какой славный маленький мальчик! – воскликнула она, глядя на Вальтера.
– Мы братья, – вмешался Штефан.
– Дорогая, мы ведь уже выбрали себе мальчика из немцев, – ответил мужчина. – Думаю, одного пятилетки для няни в ее возрасте более чем достаточно. Пойдем в дом и заберем его.
Мисс Андерсон тем временем говорила Зофии Хелене:
– Бог ты мой, еще и младенец, которого мы не ждали! Ладно, вставай тут, с мальчиками, и жди, когда я закончу с остальными.
Женщина, которая умилилась на Вальтера, вдруг увидела малышку:
– Младенец? Джордж! Давай возьмем его, он будет как будто наш собственный. Нам же сказали, что своих детей у нас не будет. Пожалуйста, давай возьмем, пока его никто не увидел.
– Эти дети только что из Австрии, – возразил ей муж. – Они даже еще не мылись.
Но женщина уже трогала малышку за щечку, воркуя:
– А как тебя зовут, маленький?
– Мою сестренку зовут Иоганна, – ответила Зофия Хелена.
Женщина попыталась взять малышку у нее из рук, но Зофи прижала ее к себе и не отпускала.
– Но ты ведь слишком большая, чтобы иметь такую маленькую сестренку! – заявила вдруг женщина и отшатнулась от Зофии Хелены, как от зачумленной.
Зофи глядела на нее с выражением, которого Штефан никогда не видел у нее прежде: это была неуверенность. Она ведь такая умная. На родном языке она всегда знала, что ответить.
Женщина взяла мужа под руку и потащила его к главному зданию со словами:
– Господи, они посылают нам погибших девиц!
Штефан наблюдал за происходящим. Ему хотелось защитить Зофи, но он не понимал, в чем именно ее обвиняют. Погибшая. Это значит умершая, такая, которую уже не спасти. Как Помпеи. Но Помпеи, даже погибнув, остались по-своему непревзойденными, и Штефан знал это.
Виза на выезд, в некотором роде
Рахель начала плакать еще до того, как дед Зофии Хелены закончил свой рассказ: дети благополучно добрались до Англии, все трое.
Отто Пергер положил шляпу, которую до того держал в руке. Рахель вся сжалась: ей было страшно ощутить его прикосновение, хотя бы вскользь. Никаких проявлений нежности она просто не вынесет.
– Они в летнем лагере под Хариджем и пробудут там до тех пор, пока их не распределят по семьям, – продолжил герр Пергер.
Рахель знала, что ее слезы – всего лишь потакание своей слабости, но поделать ничего не могла. Надо бы, конечно, взять себя в руки, но сил не было. Да и брать в руки, строго говоря, тоже уже было практически нечего.
– Тяжело без них, я знаю, – произнес герр Пергер.
Рахель собралась с силами и сказала:
– Большое облегчение знать, что они в безопасности. Спасибо вам, герр Пергер.
Он улыбнулся, едва заметно:
– Отто. Пожалуйста, называйте меня так.
Тут ей полагалось назвать ему свое имя, но она не могла себя заставить. И не потому, что, даже сидя здесь в полном одиночестве, лишенная всего, что когда-то придавало ей достоинства, она будто бы считала себя выше его, как он наверняка подумает. И ошибется. То есть теперь она понимала, что раньше думала именно так, и ей было стыдно. Хотелось попросить у этого человека прощения, но сил не было, а ведь ей предстояло сделать еще одно важное дело.
Протянув руку к верхнему ящику бюро, она вынула оттуда примерно сорок тоненьких конвертов: в них были письма, которые она написала на бумаге, взятой взаймы, а марки для них купила по ее просьбе фрау Истерниц на последние деньги, что дал ей Михаэль. На каждом конверте было написано: «Штефану и Вальтеру», без адреса. Даже это небольшое усилие причинило ей боль, но она отмахнулась от помощи Отто. Не надо, чтобы он считал ее слабой. Если уж он пришел – хотя лучше бы не приходил, конечно, – но раз уж он здесь, то пусть видит ее решительной и сильной.
И она протянула ему все конверты, кроме последнего, без марки.
Отто смотрел на них, но не спешил взять их, точно знал, что она задумала и о чем хочет его просить.
– Герр Пергер, – начала Рахель, – мне так трудно выходить на улицу, да и времени у меня осталось уже совсем мало…
