– Ну да… типа того. Правда это? Скажешь, что правда, я в гостях, наверное, уже никогда есть не смогу.
– Тогда промолчу. А то ведь с голоду сдохнешь. Но это все детский сад. В настоящий приворот вообще такое идет… даже прах мужчин, умерших от неразделенной страсти, – она засмеялась.
Все-таки шутка?
Или она знает чего-то?
И все же смеяться с ней приятнее, чем пить и нудить.
– И кого это ты так… основательно… приворожила?
– Ой, разное было, – скисла Снегурочка. – Вот, первый раз я одного парня приворожила к подруге… а он возьми да помри. И все! Ходит теперь к ней привидением.
– Так-таки привидением? – Сергей опять не понимал, шутит она или нет. – Страшно, наверное?
– Нет, он не страшное привидение – очень приличное… даже полезное. Не привидение вообще, а мечта! Но иногда меня мучают угрызения совести. Из-за меня ему жизни нет.
– В смысле, загробной? – Сергей старался достойно реагировать на ее выпендреж.
Или она не выпендривается?
Сумасшедшая?… Или правда умеет чего-то?
Вот бы и правда!
– Простите, вам не понять.
– Отчего же, – попытался осмыслить Сергей. – Выходит, если меня сейчас убить, когда я в Аллу влюблен, или я сам покончу с собой… я могу стать привидением и любить ее вечно… И по ночам к ней ходить?
И пусть она всю жизнь страдает от угрызений совести! Спать не сможет, есть не сможет…
– Поверь мне, мон хер, – известное немецкое выражение «мин херц» – «мое сердце» она произносила с веселой двусмысленностью, – это паршивая идея. А о самоубийстве – во-още позабудь. Понятно? – она хлопнула его по плечу.
И вот диво – мыслишки о самоубийстве, и впрямь скребшиеся весь вечер где-то за пазухой, вылетели пробкой, точно в прикосновении блондинки была инъекция горячительного позитива.
– А может, ты не Снегурочка, а ведьма? И знаешь, как приворот с Аллы снять? Или хотя бы излечить меня от нечастной любви?
Конечно, на самом деле, он не верил ни в какой приворот. И в ведьм не верил. Но вдруг… вдруг… А вдруг?
На этом «а вдруг?» и взросла вся магия мира.
– Может, и знаю, – блондинка, сощурившись, посмотрела на небо, затем на часы в телефоне. – Ладно, давай свой коньяк. Как звать-то тебя?
– Сергей. А тебя?
– Даша Чуб, – она смачно отхлебнула из фляги. – Чем занимаешься, Сергей?
– Обычный программист. А ты?
– Так ты, верно, прощелкал, я – ведьма, – буднично сказала она и указала на лежащий в ее ногах темный предмет, оказавшийся на поверку метлой, необычной, с велосипедным седлом. – И не просто ведьма, а Киевица – хранительница Киева. Вот сижу тут почти каждую ночь, жду озарения… сигнала на небе, не случилось ли где-то какой-то беды. Пока только ты с бедой подошел. Вот я и в непонятке. Может, я тебе должна сегодня помочь?
Ее слова почему-то перестали казаться шуткой.
А может, просто вера в иррациональное, необъяснимое чудо, которое разом все поправит, решит, все расставит на свои места, всегда будет превыше жалкого рацио, ибо даже острейший человеческий ум вечно оказывается неспособным справиться с простейшей бедой – вроде «Прости, я люблю Яна. Мы должны расстаться!»
– Стоп, мон хер, не ты… Вот ОНО! – вскричала блондинка.
И видимо оттого, что девица, то ли ведьма, то ли Киевица схватила его за руку, Сергей запрокинул голову вслед за ней и увидел нечто невозможное.
Небеса взорвались огнями звезд.
Небо стремительно упало, как падает на человека потолок или крыша вагона, но он не успел ни пригнуться, ни испугаться.
А небо остановило падение, стало огромным черным экраном со стремительным приближением кадра: Город, улица, дом, окно, а в окне – темноволосая темноглазая женщина в алом шелковом платье и какой-то старый сатир в полосатой пижаме.
И женщина эта была так невозможно прекрасна, что один ее вид каленым железом выжег грусть, тоску и печаль.
Он ничего больше не понял, ничего не заметил, не успел даже осознать невероятность случившегося.
Темноволосая красавица затмила все – всех!
– Ну и женщина… Не женщина, а сердечный приступ, – только и смог выдохнуть он. – Я думал, таких не бывает. И как у меня сердце не остановилось вообще? – он даже не заметил, как подцепил слово «вообще» у блондинки.
Сергей втянул воздух, закашлялся, точно сходу хряпнул стакан ядреного самогона.
– Вижу, я таки излечила тебя от несчастной любви. Во всяком случае, от предыдущей, – с чувством исполненного долга сказала Даша Чуб.
Прошлая любовь? Алла?
Какая Алла?
Кто такая Алла в сравнении с…
– Даша, ты знаешь ее? Познакомь! Хоть скажи, где ее можно найти?
– Я бы и сама хотела это знать, – Снегурочка хмурилась, возмущенно взирая на свой телефон, безрезультатно пытавшийся вызвать имя «Катя» – в ответ шли занудные гудки. – Где сейчас вештается твоя красавица?
– Катя? Ее имя Катя? Нереальное имя!
– И главное – редкое. Прости за банальную шутку… Ладно, мон хер, закрой лучше глаза, не хочу добивать тебя, – Снегурочка подозрительно привычно оседлала метлу. – Давай-ка на раз, два, три…
Невесть почему, на «три» Сергей послушно зажмурился. Может, что-то внутри него подсказало, что даже в Городе Киеве, даже зимой, даже на Старокиевской горе может быть перебор с чудесами.
Когда полминуты спустя он открыл глаза, блондинки рядом с ним уже не было.
Черт… это был самый волшебный вечер в его жизни!
Не торопясь, он достал флягу, отвинтил крышечку, опрокинул и слизнул с горлышка последнюю каплю – фляга была пуста, девица приложилась на славу.
– Нет, не Снегурочка, – удовлетворенно сказал он. – Ведьма. Точно ведьма.
* * *
Ведьма всегда будет несчастной, если в душе она остается человеком, – думала Катерина Дображанская, стоя в очереди.
Длинная, раззмеившаяся на сотню метров очередь вела в странное для ведьмы место – Владимирский собор. Но Катя честно стояла за толстой теткой в желтой вязаной шапке, не пытаясь протиснуться «поперед батька в пекло».
Пекло – точное слово. В церквях Катерине Михайловне сразу становилось невмоготу – тошнило, знобило, выворачивало, бросало в жар. И все же сегодня она пошла на подобное испытание сама.
В то утро красавица Катерина Михайловна Дображанская явственно осознала, что в ее жизни больше не будет любви.
Ее душа похожа на пустой, покрытый пылью сосуд. При том все прочие органы работают исправно: в руках и глазах таится неодолимая сила, ум – острый, и даже в душе царит полный покой… но с металлическим привкусом унынья души, похожей на пустую, покрытую пылью жестяную банку.
