Сколько уже подобных историй Алексею довелось услыхать – и о бабе-холере, и о Даме Холере, и о бесах болезни с головою под мышкой, а теперь и о Черном Монахе, до странности схожем с его приятелем Федором. Хоть вряд ли можно верить сходству человека с какой-то грязноватой литографией.
– Ну а я другой рассказ слышал, – сказал нищий в ветхой рубахе. Был он немолодым и почти беззубым, но на диво улыбчивым – потому видно и сказ у него вышел иной. – Привез мужик в село бабу холеру. А она благодарной оказалась, говорит ему: «Раз ты мне услужил, так и я тебе добром отплачу. Все в твоем селе ужасной смертью погибнут, оттого что я яду в колодцы пущу… а ты из колодцев воды не бери, а бери из ручья, что рядом с твоей хатой течет – этот ручей я не трону. «Ну, спасибо тебе, баба, за доброту, говорит ей мужик». Накормил ее, спать уложил. А как заснула она, отсек голову бабе холере секирой и всех людей в своем селе спас!
– Это верно, от баб в мире много беды, – важно сказал широкоплечий селянин в высокой шапке. – Токмо смерть по миру разносят не бабы. Говорю вам, коли мор на Киев нашел, да не отступит никак, значит, упырь у вас свой появился! Ходит, в окошки смотрит – в какое дыхнет, там и покойник. И не уйдет болезнь, пока вы не найдете своего упыря… и упырем этим может быть кто угодно – хоть сам первый киевский пан, хоть сынок пана, особенно если байстрюк он, от ведьмы прижитый!
– Так уж и кто угодно? – спросил паломник в больших не по размеру сапогах из добротной кожи – видно, получил он их по наследству, Бог весть при каких обстоятельствах.
– Хоть сам митрополит, прости Господи, – разошелся мужик в шапке. – Или монах, что по ночам часто бродит. Вот у нас в Войтовке, деды сказывали, лет сто назад был такой случай. Страшный мор в Войтовку пришел. И народ приметил, что поп наш местный шастает по ночам по селу и глядит все добрым людям в окошки. А чумные бесы, они как жабы выпрыгивают изо рта упыря – прыг-скок, и человека за бок. Тогда люди добрые вырыли яму, вызвали из хаты попа, да всем миром забили его до полусмерти дрючками. Как сбросили в яму, как зарыли его в землю живьем, как замок над ним заперли, так мор и ушел… И тут, в Киеве, не остановить им холеру, пока они упыря своего не изловят.
– Варвара ее остановит… на то она и дева наша святая. Она всю нечисть изгонит, – не сдержался Алеша.
– Ну, коли Варвара ваша найдет упыря… – пошел на попятную мужик из Войтовки.
Напротив Алеши сидел кобзарь, седовласый длинноусый старик-лирник в чистой на удивление свитке – не обращая внимания ни на кого вокруг, перебирая клавиши струны-спиваницы, он тянул и тянул чудесную песнь о святой Варваре, которую Алексей слышал не раз.
Алеша очень любил эту песню – в ней Варвара, словно в его собственных детских мечтах, представала настоящей царевной из сказки. И король из песни карал ее не за христианскую веру, а от несчастной любви, оттого что красавица Варвара отказалась стать его женой-королевой, и повелевал в наказание положить ее живой в гроб.
Ой зійшла зоря посеред моря.
Ой то не зоря – то свята Варвара.
А святу Варвару сам пан круль сподобав,
А святій Варварі подарунок дав.
Свята Варвара подарунку не брала,
Она на усім світі жити не бажала.
І звелів пан круль же гроб викопати,
А святу Варвару в гроб живу сховати.
А поїхав пан круль в далеку війну;
Не багацько забарився:
Двадцять літ й чотири.
Приїхав пан-круль з далекої війни,
Положився в ліжку спочивать спокійно,
А приснилась святая Варвара,
Що вона в гробі жива,
Кращая стала Варвара в гробі,
Як на світі була.
Звелів пан-круль слугам гроб одкопати,
Святій Варварі кості розвертати.
Слуги вірнії гроб одкопали.
– «Слуги ви мої, слуги! Не вірно ви служили,
Ви святу Варвару во гробі кормили».
– «Ой, пане наш, пане-крулю!
Не ми її кормили, -
Кормив її Господь з вищого неба,
Бо святій Варварі помирать не треба».
Под эту старинную песню Алексей и заснул…
Проснулся он внезапно – как от толчка.
Ночь была темной – ни одной звезды на затянутом тучами низком небе.
И невесть отчего ему стало страшно, как будто рядом находилось Нечто или Некто – невидимое, но живое, опасное.
Он осознал, что впервые за много лет находится ночью вне стен Златоверхого монастыря. Там, в обители Варвары, он никогда не сомневался в ее защите, но тут, на темной площади, его вера впервые познала червоточину – и червь страха и сомнений упрямо свербел в сердце.
А затем он услышал за спиной тихий смех… и понял, что именно разбудило его.
Тот самый негромкий, похожий на детский, смех, который раньше звучал лишь за окном – был теперь совсем рядом.
Послушник быстро встревожено огляделся.
Детей среди спавших вповалку у стен монастыря было немного – две девочки, одна чуть старше другой, мирно почивали рядом с женщиной в траурной темной намитке, худенький мальчик спал в объятиях бабы в цветастом платке, – она-то и рассказывала раньше жутковатую сказку о холере в синем сарафане.
И тут в подтверждение всех Алешиных страхов старый усатый лирник вдруг повалился плашмя, упустив из рук свою лиру – она тихо жалобно звякнула, словно умоляя Алешу помочь своему хозяину. Ее друг кобзарь лежал на земле бездыханным.
Алексей быстро подполз к нему – тело кобзаря было горячим, как раскаленная печка зимой, глаза широко открытыми, черты заострились… он умирал, его руки тянулись к шее, пытаясь расстегнуть заскорузлыми пальцами воротник свитки.
Алексей в ужасе огляделся и сделал то единственное, что он мог сейчас сделать.
– Святая славная и всехвальная великомученице Варвара! – почти закричал он. – Помоги ему! Помоги! Отгони всеякое зло… Отгони бабу холеру… Отгони бесов ночных…Попроси умоляемаго от Своего благоутробия Бога, да милостивно услышит нас, просящих Его благостыню… Пусть не умрет он тут, у ворот твоего светлого дома, без покаяния, наглою смертию… Святая и славная Варвара… даруй ему исцеление!
Он молился истово, искренне, чувствуя, как жаркие слова отгоняют страх, согревают и освещают непроглядную ночь.
От его молитвы проснулась баба в цветастом платке, закрестилась, стала рядом с ним на колени. Нищий в ветхой рубахе протер глаза, выпил водицы из фляги, поспешно, будто боясь опоздать на их внезапное ночное моление, обтер губы рукавом и пристроился к ним.
Люди открывали глаза, пробуждались и молча, не задавая вопросов, присоединялись к молитве. Все послушно повторяли за Алексеем горячие, пылкие слова, хоть каждый, наверное, молился, прежде всего, за себя, за своих родных и близких.
Молитва становилась все громче и громче, и могла бы достигнуть небес… кабы не разбудила чуть раньше их вратаря Нектария.
– Что ж так орешь-то? – с упреком сказал он, появившись в воротах с огромным ключом и закопченной керосиновой лампой в руках. – Наказал мне отец Александр дожидаться тебя, а я, прости Господи, задремал, – бурчливо повинился он перед послушником. – Заходи уж скорей, блаженный, пока не разбудил своим молебном весь монастырь.
