Даже в данный момент урожденная Лариса Косач не была одинокой – возле темной нарядной ограды с коваными цветами, задрав головы, стояли двое: мужчина в очках и женщина в белой пуховой беретке.
Лесина же голова находилась на положенном месте – это Даша Чуб с облегчением обнаружила еще на подходе к памятнику, возвышавшемуся среди прочих захоронений.
Киевица поравнялась с Лесей-Ларисой и заценила бюст классика укрлита с книгой в руках – на вкус Даши Чуб, чересчур мрачный и грубый. Поразмыслила, как в свете новых тенденций именовать женщину-классика – классичка или лучше класуня? (Лучше второе – уже почти комплемент!)
И еще отметила, что дыма без огня не бывает: кладбищенские воры все же поживились на Лесиной могиле – с памятника содрали два увесистых бронзовых венка, украшавших каменный пьедестал. Теперь вместо них из камня торчали четыре неопрятных гвоздя, наскоро и стыдливо прикрытые патриотической желто-голубой лентой, уже успевшей промокнуть и свернуться под мокрым снегом.
– Ну, слава Богу! – сказал недовольным голосом щуплый мужчина в очках и короткой дубленке, откровенно бравируя и перед своей дамой, и перед вновь прибывшей Дашей. – От этих идиотов всего можно ждать. Ломать – не строить! На моем веку эти венки уже третий раз с памятника Украинке срывают.
– А в прошлом году Лесин бюст с ее музея украли, – сказала Беретка. – Такой красивый бюст был – настоящее произведение искусства!
– Нет у жлобов искусства, любое искусство для них – драгметалл, на металлолом сдать да бутыль купить, – огласил печальную истину очкастый.
– Хоть голова Леси на месте… я как представила, что ночью кто-то отпилил нашей Лесечке голову, – не унималась Беретка. – Хорошо, что приехали и посмотрели, я успокоилась, – женщина достала смартфон, щелкнула головастую Лесю пару раз и склонилась над экраном, делясь своим успокоением с соцсетями.
– Слава богу, – повторил мужчина. – Хватит нам безголового Гоголя. Леся без головы – уже перебор!
– А что у нас с Гоголем? – Даша дотронулась до кончика своего пухлого носа, пытаясь припомнить нечто знакомое.
– Вы не знаете? – оживился очкарик, готовясь поделиться с незнакомкой впечатляющей историей.
– Васик, девушке это совершенно неинтересно, – попыталась остановить его женщина.
– В каком месте мне неинтересно? – не слишком вежливо буркнула Чуб.
Стоило нудноватому очкарику упомянуть очередную гулящую голову, Чуб почуяла, что явилась сюда все же не зря. Дело «Йорика» продолжается! И не хватало еще, чтоб пуховая Беретка испортила своим кудахтаньем интересный рассказ.
– Так и запишем, не знаете, – удовлетворенно отозвался Васик, и немного нервозно поправил очки в старомодной оправе.
Даша поощрительно улыбнулась ему, демонстрируя свою полную готовность внимать и аплодировать стоя.
– После смерти останки Николая Васильевича Гоголя были погребены на московском кладбище Данилова монастыря, – начал очкарик и, судя по гладкости текста, обкатанному как морские камни-голыши, и кислому выражению лица, оседлавшему лицо женщины в пуховой беретке, историей этой он козырял не в первый и далеко не в последний раз. – Но в советское время монастырь ликвидировали, прах Гоголя официально перенесли на Новодевичье кладбище. Могилу вскрывали при свидетелях, и один из них оставил заметки. Он подробно описывал состояние Гоголя в гробу и написал, например, что на нем был сюртук табачного цвета и башмаки на очень высоких пятисантиметровых каблуках, а, значит, наш Гоголь был невысокого роста. Но самое интересное… – Васик помолчал, предоставляя Даше возможность нетерпеливо спросить «Что же? Ну что?!»
– Что же? – не стала разочаровывать оратора Даша.
– Самое интересное, что черепа Гоголя в гробу не оказалось, и тело его начиналось от шейных позвонков!
Михайловский монастырь, 1870-е гг
А мучениця Варвара
Усі відьми разогнала.
Відьми, что у ночну пору
Слітаються на Лису Гору.
Народная песня
Утром Алексей сразу понял: во время его недолгой отлучки что-то случилось. Что-то, о чем вслух нельзя говорить, а удержать в себе и не сказать – невозможно.
И во время заутренней, и в трапезной, и позже, когда оттрапезничав, каждый отправился исполнять свое послушание, – кто в просфорню, кто на работу в квасарню, кто в монастырскую больницу, а кто на хозяйственный двор – иноки словно старались не глядеть друг на друга, но нет-нет да и ловил Алеша чей-то многознающий взгляд.
Первую новость он узнал почти сразу.
– Федор, твой приятель, заключен за непослушание в башню.
– В башню… как святая Варвара? – Алексей едва не расплылся в неуместной улыбке. (Башней в их монастыре называли высокую узкую постройку на хозяйственном дворе.) Но, к счастью, лицо его не успело принять столь неподобающее выражение. Да и веселье сменила тревога. – За что? Он что-то украл?
– А-а, ты уже знаешь… – разочарованно протянул инок Ампилий, недовольный тем, что не первым сообщил эту новость.
– Ничего я толком не знаю. Что он украл?
Облачение архиерея?
Правую сребную ногу звонаря Захария?!
– Никто толком не знает, – сказал Ампилий. – Все разное говорят. Некоторые даже рассказывают, что Федор украл главу святого из дарохранительницы и совершил с ней неподобство.
– Голову? – искренне ужаснулся Алеша.
Неужто честную главу равноапостольного князя Владимира?!!
Не может же быть такого!.. Украсть ногу звонаря из озорства – на подобное Федор способен. Но череп из реликвария? И зачем? Ради будущей власти над миром?
– Какое неподобство? – дрожащим голосом спросил Алексей.
Ампилий приглушил голос до чуть различимого шепота:
– Прочел над главой монолог из «Гамлета».
– Когда?… Где? И кому?
– О том мне неведомо. А ведомо лишь, что иеромонах Александр самолично застал его за воровством. И якобы Федор кричал, что не покарает его и сама святая Варвара, – Ампилий быстро испуганно перекрестился, сигнализируя Варваре о полном своем несогласии с кощунственным выкриком.
Алеша застыл беспомощным и печальным столбом.
Нет, это не Федор, а бес… бес с Чертового беремища. Когда Федор отправился ночью в чертову пасть, бес прицепился к нему… и пришел за ним в монастырь… теперь все ходит и беды творит…
Бес с Владимирской горки – с Лысой ведьмацкой горы!
Алексей чуть не плакал.
– Да не о том ты печешься. Не стоит Федор печали твоей, – сказал в сердцах инок Ампилий. – Отрока нашего, Петра, вчера в Лавре убили. Вот о ком следует молиться и плакать.
