– Нет тут больше дружка твоего? – Пафнутий не спрашивал. – А я ведь остерегал. Так и вышло… Бесы забрали его!
Бесы? Из Беремища! Выходит, Пафнутий пришел к тому же выводу, что и сам Алексей.
– Был отрок – и нету его.
Но Федор ведь жив!
Алеша перестал понимать, о ком говорит сейчас старец – о Федоре, попутанном бесом, или об убитом Петре?
– А ведь предостерегал я вас, он из проклятого рода, из Танских. Предок его сам сгубил весь свой род, и вина его навеки лежит на потомках.
– Из Танских?
Алексей был совершенно сбит с толку. Раньше Алеша не сомневался, что слова об изуроченном роде адресовались его приятелю Федору. Но ведь старец сказал тогда «Слушай, отроче…» А для Пафнутия отроком был как Петр, так и Федор, так и сам Алексей.
– Один закон для всех – и для царей-королей, и для казаков, и для монахов: нельзя красть у святых! – завершил старец.
Он все же о Федоре? Может быть, хоть старец Пафнутий знает:
– Что он украл?
– Полковник Киевский Танский самый страшный грех совершил. Украл золото и серебро у монахов афонских, а самих монахов той же ночью убил, утопил. И за то отвергла его земля после смерти. И стал он упырем. И сто с лишним лет живым мертвецом бродит по миру. И прокляты все потомки его. Один раз согрешат – и уже не раскаются!
Алексею окончательно стало не по себе, затошнило, закололо внутри.
«Коли мор на Киев нашел, да не отступит никак, значит, упырь у вас свой появился … ходит в окошки смотрит – в какое дыхнет, там и покойник».
– Не послушался дружок твой Петр, ушел из обители… а там бесы – прямо перед Великой церковью лаврской Печерской. Бесы и забрали его!
Значит, речь сейчас все же шла о Петре, не послушавшем отца Александра, советовавшего ему не выходить за пределы Варвариного монастыря.
– Ох, как шумит нынче Город Киев. Не слышишь? – Старец помолчал, и Алексей попытался различить в тишине некий особый киевский шум, но услышал лишь испуганный стук своего собственного сердца. – А я вот слышу. Многие, многие видели это. Прямо на похоронах бесы вышли и вселились в отца его – знатного пана, и встал тот из гроба.
– Из гроба встал? Как?
– Как живой…
– Отец Петра ожил?
Алеша со страхом посмотрел на святую Варвару.
«Оживи мои родителей, святая Варвара… оживи!» – попросил ее юный Петр.
– Ожил его отец и встал из домовины… Глаза красные… зубищи как ножи… Как бросился он на своего единокровного сына Петрушу, так и загрыз его у всех на глазах… грыз и терзал, пока тот не пал бездыханным. И все видели, как полчища бесов вышли и разбежались по Лавре.
«А чумные бесы – они как жабы лезут, выпрыгивают изо рта упыря – прыг-скок…» – говорил мужик из Войтовки.
– Но как бесы могли зайти в святую Лавру Печерскую?
А разве не в Лавре бесы напали на преподобного Исаакия? Разве не в Лавре Печерской бесы довели до греха скорбного умом многострадального князя-монаха Долгорукова?
– Разве не знаешь ты, не в Лавре одной, повсюду мрут нынче люди. За что они мрут? За грехи… оттого что грехи наши, как бесы проклятые, рыщут и алчут крови. Хоть и не все видят их… Но многие слышат. Слышат, как над нами смеются они.
– Смеются?
– Ты тоже слышал?
– Да, – Алеша почувствовал, как дрожат его руки, страх, обуявший послушника в ночи у ворот, догнал его снова, здесь, в самом безопасном месте на свете, в Варвариной церкви.
«Оживи мои родителей, святая Варвара …»
Нет, нет, страстотерпица угодница Божия Варвара тут ни при чем!
– Ужели упыри приносят чуму и холеру? Упыри плодят бесов? – спросил Алексей.
– Сколько раз уж было такое, – скорбно сказал старец. – Мертвецы оживали и несли в города Черную Смерть. Разве не читал ты летопись нашу? В год 6600
[7] пришли впервые они… рыскали ночами бесы, как люди, в человечьем обличии. И если выходил кто из дома, то тотчас невидимо уязвляем бывал бесами язвою и умирал. И говорили, что это мертвецы ловят живых. И умерло от той же напасти семь тысяч людей! С тех пор все повторяется снова и снова. И единой твердыней стоит наш монастырь лишь потому, что поставлен он в честь Архангела победителя Бесов, над древним обиталищем всех киевских бесов, чертей. Но и к нам может однажды пробраться упырь, перелезть через монастырскую стену!
Алексей в ужасе слушал старца, пытаясь поверить… Или напротив – всеми силами пытаясь не верить ему?!
Слишком жуткой представлялась картина. Бесы, как огромные крысы, мечутся по святому подворью Печерской лавры. Упырь ходит по Киеву в ночи, смотрит в окошки, и бесы вылетают из его рта – как из чертового чрева.
И даже в Лавре святой от них нет спасения.
Неужто и к ним в Злато-Михаловский может зайти холерный упырь – бес в человечьем обличии?
«…и упырем этим может быть кто угодно – хоть сам первый киевский пан, хоть сынок пана, особенно если байстрюк он от ведьмы прижитый!.. Или монах, что по ночам часто бродит…»
И Федор тоже любит бродить по ночам, любит заглядывать в окна людей… сам ведь рассказывал!
Но третья новость, ниспосланная Алексею этим днем, была ужаснее двух предыдущих.
– Потому благочинный и решил запереть монастырь, – сказал старец Пафнутий.
И Алексей разом забыл про всех чумных и холерных бесов, упырей и полковника Киевского Танского.
– Как можно закрыть Варварин монастырь? – восстал он. – Ведь люди идут к святой Варваре за исцелением – за спасением?
– А если бесы войдут и сюда?…
– Но ведь никогда они сюда не входили. Нет у них власти такой. Никогда не ступали они на Варварину землю! Ведь все знают, и в 1710-ом и в 1770-ом во время моровой язвы чумы всегда монастырь был открыт… и никогда не умирал тут никто.
Старец опустил голову и искоса поглядел на Алешу.
– Что ты знаешь, отроче, – горько и чересчур громко сказал он, как человек, не слышащий от глухоты своего голоса. – Говорили люди, что закрыли его во втором чумном году
[8]…оттого никто из братии нашей и не помер.
– Как же так… как могли закрыть монастырь от людей?
