Два массивных гроба из темного дерева уже поставили на землю – для последнего прощания. В смиренных домовинах лежали два подобающе уготовленных к погребению тела – крупный, широкоплечий и седоусый мужчина (которого Катя сразу нарекла про себя «старый козак») и молодая красивая женщина в темном платье синего бархата, черных митенках и головном уборе из дорогих серебристых кружев.
«Кто они друг другу? И почему умерли вместе? Какая-то трагедия?» – равнодушно подумала Катя.
Впрочем, наибольшее недоумение вызывал Город. Почему Киев решил показать ей все это?
И тут началось бесовство.
Лежащий в гробу усопший с длинными, похожими на щупальца, седыми усами – пошевелился.
Молодой человек в черной свитке, как раз подошедший к нему, вздрогнул, выронил из рук обвитую лентой восковую свечу. Ударившись о землю, свеча разломилась пополам и погасла.
Веки покойника задрожали, весь он затрясся в гробу. Не открывая глаз, старый козак приподнялся, как панночка Гоголя, сел и широко распахнул рот с желтыми зубами…
Ужас рухнул на Лавру.
Вся окружавшая домовину толпа обзавелась общей грудью и издала единый слаженный звук невыносимого ужаса.
Толпа вздрогнула единым массивным телом и отхлынула, словно волна.
И Кате показалось, что под ними пошатнулась земля. Еще миг, и перестав быть единой, людская толпа кинулась врассыпную. Накренились и повалились на землю гордо реявшие на древках старые знамена. Заржали, затанцевали испуганно лошади, и кто-то, вмиг покалеченный в давке, издал сдушенный беспомощный крик.
И лишь один человечек бросился не прочь от ожившего покойника, а прямо к нему – невысокий худенький мальчик:
– Папенька… папенька… вы живы?!
Он коснулся отцовского плеча и отпрянул:
– Помогите, у папеньки жар…
– Отойди от него, Петруша… не прикасайся к нему! – в ужасе крикнул кто-то. – Бесы в нем, бесы…
Покойного трясло, как осину, попавшую в бурю.
– Демоны…
– Бесы…
– Спасайтесь… бегите все в церковь!
– Папенька! – крикнул мальчик, едва не плача. – Помогите ему!
– Петруша, милый, беги от него! – истошно взвизгнула женщина в желтоватом чепце.
Старый козак клацнул гниловатыми зубами и открыл глаза.
Мальчик вдруг упал, как подкошенный, прямо на землю.
Больше Катя не увидела ничего.
Толпа стала неуправляемой – страшной. Белый конь в золотых хоругвях и латах встал на дыбы, а потом хрустнуло что-то у него под его копытами. Поддавшись всеобщей панике, животное заржало от ужаса, понеслось… Люди кричали, крестились. Толпа повалила один из гробов, и оставшаяся бездыханной красивая покойница в дорогих кружевах распласталась по земле в неприличной, неподобающей позе.
Катю вжало прямо в стену Великой Успенской церкви. Украшенная сшибленными ею по пути золотыми хоругвями белая лошадь промчалась мимо, как символ чумы на картине «Всадники Апокалипсиса».
А затем кто-то сбил Дображанскую с ног. Она упала…
…И повалилась на землю, но уже в своем XXI столетии, будто Город решил, что она увидела предостаточно.
Киев словно выплюнул ее из Прошлого прочь.
Выплюнул больно – она упала на черную, как смоль, могильную плиту из металла, покрытую тонким слоем снега и выпуклыми буквами, врезавшимися Кате в ладони, в колени.
Дображанская вскочила, недовольно отряхнула испачканный фрак, на пару секунд склонилась над могильной доской, ненадолго ставшей ее личным ложем.
Вместо положенного имени, дат жизни и смерти кто-то вознамерился разместить на ней краткую биографию усопшего. Но слова угадать было сложно, даже такому человеку как Катя, привычному к дореволюционным «ятям» – церковный шрифт, пропущенные буквы в словах, дописанные сверху плохо различимыми маленькими буковками.
Князь Дмитрий Иванович Долгоруков
внук … графа Бориса П. Шереметьева
сын … князя Ивана Алексеевича
пострижен в монахи в Киево – Печерской Лавре
Имел жительство в пещерах преподобного Феодосия.
Заболел … на светлой неделе в четверг
будучи в болезни шесть раз причащался …
святым соборо помазан … канон читал …
Интересно, зачем понадобилось перечислять на могильной плите количество предсмертных причащений? И почему у него – бесфамильный отец? И отчего князь-монашек покоится здесь?
Катя подошла к почти точно такой же симметричной черной плите рядом, прочла:
Под сей доской положено тело княгини Натальи Борисовны Долгоруковой
дочери генерала … графа Бориса Петровича Шереметева …
Мать и сын. И при жизни были в почете немалом, не даром обе металлических могильных доски поместились в самом козырном месте Печерской лавры, в сердцевине Великой церкви, прямо у центральных дверей, запертых нынче по случаю серых будней. Тут же пристроилась прислоненная к стене каменная плита «Петр Могила. Митрополит киевский». Тот самый Могила, который и отчикал голову князю Владимиру, и приказал арестовать кого-то там в нижнем белье.
Впрочем, весь этот посмертный «сбор граций» не имел никакого значения… Важен сейчас был лишь один – главный вопрос.
«Что это было? Что я видела в Прошлом?»
Катерина Михайловна зябко обняла себя за плечи и двинулась к выходу, к своей припаркованной машине, уже немного сожалея об утраченной шубе.
«Оживший мертвец?
Случайность… недосмотр врачей? Летаргический сон? Это реально. Какие еще варианты?»
Ответ представлялся самоочевидным.
Вампир.
Телефон тихо дзинькнул, сигнализируя о получении смс от Виктора Топова:
Вы были правы. На строительной площадке было найдено старое захоронение. Тело без головы. В груди – металлический кол.
* * *
– Да уж… Досталась тебе Дама с привидением! – проговорил по телефону светловолосый мужчина. – Да подхожу уже… Три минуты – и я на месте.
Крещатик выглядел неуютно. Выпавший за день снег превратился здесь в слякоть и грязь. И светлые волосы мужчины казались серебристыми от мелких капель снего-дождя и подступающей седины.
Мужчина знобливо поеживаясь сунул руки в карманы и свернул в подворотню. Неправильной формы двор выставил ему навстречу, словно щиты, свои многочисленные двери с табличками: ремонт, ломбард, школа йоги. Но серебристоволосый подошел к высокой, слегка проржавевшей двери без каких-либо надписей, украшенной негостеприимным замком, оказавшимся на поверку фальшивым. Гость уверенно толкнул дверь и, спустившись по узкой лестнице в обширный подвал, очутился в одном из тех особенных, лишенных рекламы и вывесок киевских баров, предназначенных исключительно для своих.
