– Да, пока Варвара со мной – все хорошо, – подтвердила правоту Города Маша. – Но когда ее нет, болезнь возвращается… быстро. Конечно, я могу всю оставшуюся жизнь носить с собой ее главу в ридикюле.
– И в прошлом веке святая Варвара помогала лишь монахам, спасавшимся под сенью ее обители… Как и вы, монахи не могли объять весь Город. А обход монастыря давал весьма малый эффект. Чтобы принять помощь из рук святого, нужна и еще одна рука – принимающего. Рука, а не решето!
Демон уже стоял перед ней высокой черной громадой, почти неразличимым массивом тьмы.
Но Маша смотрела не на него, а на небо вдалеке. Серое, ровное, с одним единственным, еле заметным, белесым облачком. Облачко это то и дело мигало яростно розовым цветом – над Подолом, над горой Щекавицей шла гроза, сверкала молния. Молния и наполняла облако алым сиянием, прорезала его неровной линией то снизу, то сверху, то сверкающей дугой, подобной перевернутой подкове и, наконец – огненным тризубом.
И Маша вспомнила, что по одной из многочисленных версий тризуб Рюриковичей тоже символизировал молнию.
Варвара упрямо вела свое сражение на киевском небе, гнала Моровицу… Но все же не могла победить без своей неумелой союзницы с руками как решето?
– Что же мне делать?
– Пожалуй, я могу предложить вам только одно – стать не телом, а духом. Стать мной.
– Стать Демоном?
– Демоном меня зовут лишь слепые… Я – Дух Города, я неотделим от него. И от Города Ведьм, и даже от Города Веры.
– Почему же ты сам не поможешь Ему? Не излечишь всех?
– Уважаемая Мария Владимировна, лишь у вас есть дар воскрешать и врачевать. Лишь у вас есть союзница – святая Варвара. Потому что лишь вы, единственная из хранительниц Города – не из рода ведьм. Вам недостает одного… И я знаю, в чем ваша ахиллесова пята. Вам недостает веры.
– Веры?
Маша изумленно посмотрела на Демона – меньше всего она ожидала от него подобных слов.
– Киев – Столица веры, – повторил он. – Как и Столица ведьм. Но я знаю вашу тайну, Мария Владимировна. Как ни странно, вы совершенно не верите в Бога. Но там, – показал он на низкое небо, – невесть почему упрямо верят в вас.
Вечный Город лежал у них под ногами – людная улица Яр вал, ярко освещенный сквер с розовой громадиной Золотых ворот, украшенных нарядными средневековыми флагами, и похожий на темную щель внутренний двор дома-замка.
Город Киев ждал их решения.
Или просто внимательно прислушивался к разговору двух существ, ставших его воплощением?
– Я не могу установить полноценную связь с Киевом, потому что не принимаю святую половину Города? – полувопросительно произнесла Ковалева. – Потому мне и послали Варвару. Как костыль? – Она совершенно не ожидала совершить подобное открытие.
– Если вам протягивают руку, а вы не даете руку в ответ… сложно закрепить результат, – повторил он ее слова. – Ваша сделка остается незавершенной.
– Что же мне делать?
– Дайте мне вашу руку. Мне вы верите?
– Да.
– Тогда решить вашу проблему быстро и наверняка можно лишь так.
Демон нагнулся к Младшей из Киевиц и поцеловал ее.
Но она не почувствовала ни его губ, ни самого прикосновения – Маша взлетела…
Слетела с ума…
Слетела с крыши дома-замка… но не разбилась об асфальт Ярославова вала.
Она вылетела из своего тела. Взлетела ввысь.
В мгновение ока Киев оказался далеко-далеко внизу – и все же остался неотделим от нее, она смотрела на него, как смотрят вниз на носки своих собственных ног.
К щекам ее ластились облака. Но ей не было холодно. Ибо сила, несшая ее по черному зимнему небу над Городом, была жарче пламени.
Ей не было страшно, хоть под ней не было даже метлы.
Она лежала на небе прямо над Городом – укутанным снегом, расцвеченным предновогодними огнями, перерезанным скованной льдом и запорошенной снегом белой рекой – ибо тот, кто нес ее, был Самим Городом, видимым или невидимым, но столь же неотделимым от него, как эта река, эти дома и холмы, церкви и храмы…
Маша была Демоном. Духом Города. И дух ее парил над землей. Над Киевом, впервые открывшимся пред ней в такой бесконечной полноте.
Она поднималась все выше, и Город стал совсем маленьким… Она могла взять его в обе ладошки.
И теперь ладони ее были огромны и сильны, и нимало не походили на решето.
Она протянула руки, обняла Киев, и одновременно с ней Город обняли еще две руки…
Она услышала смех… детский, счастливый…
И в тот миг, когда она смогла взять свой Город в ладони и прижать его прямо к груди, она, наконец, поняла, где ее сердце.
* * *
В закоулках киевских дворов можно отыскать удивительные вещи.
Так, в музейном, закрытом от всех дворе 9-го дома на улице Терещенковской стоит наказанный памятник Николаю I.
В обычном дворе-колодце 17-го дома можно увидеть дивные мозаики 70-х годов на зеленых «дворовых» стенах – лицо мужчины, похожего на молодого Малевича; свечи киевских каштанов; крестьянку с ребенком и аиста, раздумывающего, кому бы еще подбросить в окно очередного младенца.
А в соседнем с ним дворике, в глубокой узкой щели меж домом и забором, спряталось маленькое кафе. Забор украсили разноцветные, слегка пригорюнившиеся после снегов и дождей флажки и живописные яркие граффити – кактус, дама, кит-кашалот. Привинченная прямо к забору доска превратилась в своеобразную стойку с барными стульями. К ним пристроился домик, где можно было заполучить кофе, коктейль или грог, способный спасти усталого путника от холодов и печалей.
Потому, даже сейчас, в начале зимы, кафе-крошка работало. А за подзаборной стойкой с низкорослой рюмкой водки меж пальцев сидел Мир Красавицкий.
Даша Чуб подсела к нему, коснулась руки Мира – она была такой же плотной, почти такой же теплой, как у любого человека.
– Ты можешь пить? – спросила она.
– Да.
– И пьянеешь?
– Не уверен.
– Все равно… я до сих пор не понимаю, как это возможно? Как после смерти можно быть настолько живым? Я ведь видела много привидений… Они не такие как ты.
– Рассказать тебе презабавную историю моего превращения в призрака? – саркастично спросил Мирослав.
– Не стоит. Ты в теме, мон хер, – я перед тобой виновата… – Даша явно явилась сюда с полным осознанием своей давней вины и готовностью к покаянию.
– Будем это в пятисотый раз обсуждать?
– Раз уж ты решил в пятисотой раз меня попрекнуть… – напомнила Чуб. – Но я не ссориться пришла. У нас с тобой столько было всего – ты и убить меня пытался, и жизнь мне спасал. И смысл смерти мне объяснил тоже ты… Чего уж собачиться? Просто скажи мне прямо, как священнику… ты ведь несчастен?
