Улыбаясь, он в последний раз осмотрел гостиную. Не хватало только гостей.
Себастьян Роуз отправился в кузницу вместе со стюардом. Но сначала он проводил Эмму в их номер и убедительно попросил там и оставаться.
Кнут сидел в губернаторском домике один. Он уже знал, кто убийца, и понимал, что должен что-нибудь предпринять. Но нельзя же просто пойти в гостиницу и арестовать человека за убийства, совершённые больше пятидесяти лет назад. Кнут глубоко вздохнул. Может быть, они с Себастьяном напридумывали себе всякого и теперь просто друг друга накручивают? С другой стороны, то, что фотографии Эммы пропали одновременно со старыми документами, не может быть случайностью. Или всё-таки может?
Туман практически не рассеялся. Он мог видеть, как входят в отель люди, но не мог никого узнать. Кнут взглянул на часы: не пора ли снова позвонить в офис губернатора и поинтерсоваться, как там дела с вертолётом? Но тогда они подумают, что ситуация вышла из-под контроля. Да и зачем спрашивать? За последний час видимость только ухудшилась.
Эмма лежала в кровати. Из гостиной доносились приглушённые разговоры, открывалась и закрывалась дверь, скрипели стулья. Ветераны начинали терять терпение. Что, если она спустится к ним? Но ей нужно было ещё несколько минут побыть одной. Надо было обдумать одну вещь, о которой она ни Себастьяну, ни Кнуту не сказала. Перед тем как Хенрик Сигернес потерял равновесие и чуть не свалился за ограждение, она действительно почувствовала толчок в спину. Или ей просто показалось? И не её ли хотели столкнуть с платформы?
Он вдруг возник на пороге. Она посмотрела на него, не говоря ни слова. Взгляд у него был живой и острый, он отмечал каждое её движение. Он присел к ней на кровать.
– Выслушайте меня, – заговорил он. – Я знаю, кто убил вашего отца. Я ведь там был. К тому же у меня там для вас кое-что есть.
В конце концов она пошла с ним почти без возражений. Но он видел, как она волнуется. Он сказал, что хочет поведать ей о последних часах отца на «Селисе». Предложение, от которого ей трудно было отказаться.
Они пересекли площадь, прошли между маленькими домиками, свернули к музейному домику и поднялись на крыльцо. Она будет удивлена – пообещал он. Внутреннее убранство и хорошо сохранившаяся обстановка сороковых годов действительно её восхитили. Она никогда раньше здесь не была. И только зайдя в гостиную и увидев, что там никого нет, она стала нервно оглядываться и спросила, придёт ли ещё кто-нибудь.
Села на самый краешек кресла. Видимо, уже заметила на столе фотографии и папку. Не важно, он и не думал их прятать.
Прошло полчаса, может, больше. Он стоял у окна и глядел на смутные очертания людей, входящих в гостиницу и выходящих из неё. Она только что услышала жуткую историю, даже он это понимал. Он не пропустил ни одной детали из тех, что ещё помнил. Он почти что исповедовался. И почувствовал себя лучше. Теперь эта ноша – её.
Груз, лёгший ей на плечи, был почти осязаемым. Эмма сидела съёжившись, обхватив себя за плечи. Благопристойная дама, очутившаяся в неподходящем месте.
– Но почему? Неужели не было другого выхода? Могли же вы обратиться к властям… – Голос ей изменил.
– К каким властям? В полицию? Они все были нацисты. А те, кто не был, всё равно бы на меня донесли, да-да, и они тоже. В глазах людей я был всё равно что немец. А для немцев я был дезертир. Единственное, что мы могли, так это двинуться на юг. Но тогда бы мы выскочили прямо на линию фронта, на русскую сторону. Если бы попытались, не прожили бы и нескольких дней. И мы голодали. Вам такое и не снилось. Голод, от которого делается так больно, что ни о чём другом думать не можешь. Когда рад есть корни, кору, ветки с деревьев, собственные носки. Чтобы хоть немного унять боль, мы сосали камешки. Кажется, что у тебя в животе дикий зверь, который грызёт твои кишки.
– Разве нельзя было просто воровать еду? Семья, которую вы убили, – что вам стоило просто их запереть, забрать еду и пойти дальше?
– Вы не понимаете. Нас учили убивать людей. В первые разы тяжело, а потом уже ничего не чувствуешь. Дело должно быть сделано, и как можно эффективнее. Без болтовни, без шума, без помех.
– Но священник… И ваш собственный брат.
– Нам нужна была эта икона. Она ведь была ценной. Священник нам сам сказал. – Он задумчиво поглядел на Эмму, как будто в убийстве священника для него оставалось что-то непонятное. – Почему он не солгал?
– А…
– Это Нильс его убил. Брат – он повредился умом. Я не мог его узнать. У него внутри ничего не осталось, понимаете, о чём я? Он бы меня убил, это был лишь вопрос времени. Так что я прострелил ему висок. Когда я спускал курок, он смотрел на меня. И смеялся. Как будто есть что-то, чего я не понимаю.
Эмма медленно кивнула, она уже заметила под столом динамит. Но у неё оставалась слабая надежда. Он нарушил собственные правила: завёл с ней долгий разговор.
Он вздохнул, задёрнул шторы и повернулся к ней.
– Это вы убили моего отца? – Вопрос прозвучал очень спокойно, Эмма даже сама удивилась.
Он улыбнулся, стараясь быть любезным. Ему и в голову не приходило, что эта улыбка пугает Эмму гораздо сильнее всех его признаний.
– Мы ведь для этого сюда и пришли, верно? Я собирался рассказать вам о последних часах Джорджа Фрея. Он относился ко мне по-человечески, ваш отец. Рассказать правду – самое меньшее, что я могу сделать для его дочери.
– Вы убили моего отца? Это вы заперли его в каюте, когда «Селис» пошёл ко дну? Потому что он вас сфотографировал?
– Это мог быть я, но нет. Меня опередил другой. Я уже рассказывал, что пытался поднять по трапу на палубу Эйлифа Нильсена. Вы должны помнить, что корабль – то, что от него ещё оставалось, – сильно накренился. Одна из переборок очутилась у нас под ногами, а другая нависла сверху, как потолок. Если бы не поток воды, хлещущий вдоль коридора, я бы вряд ли выбрался. Плыть было проще, чем идти. На другом конце коридора я кое-кого видел. Ключ повернул другой. Но, знаете, двери кают открывались вовнутрь. Вероятно, ваш отец не смог бы выбраться, даже если бы дверь была не заперта.
– И кто этот другой?
– Вы знаете. Он много раз рассказывал, как спускался с палубы, чтобы спасти вашего отца, но не смог и чуть не утонул сам. Он лжёт.
– Но почему?
– Джордж Фрей слишком много знал обо всех нас. Офицер связи. Но он работал и на разведку. Эверетт был шпионом. Из-за денег. Во время всей операции «Фритхам» он передавал наши координаты немцам на метеостанциях.
Она понимала, что надо поддерживать разговор, пока не появится кто-нибудь, кто сможет ей помочь. Надо было найти тему, которая его заинтересует.
– А икона, её вы сохранили? Или она погибла? Вы ведь понимаете, что она связывает вас с убийством священника?
Он смотрел в сторону.
– Мечтал быть богатым. Последние пятьдесят лет я вёл простую, одинокую жизнь. Без семьи, без лишних денег. Но у меня всегда оставалась слабая надежда на другую жизнь.
