Во всяком случае, мы можем определить дату возможной встречи. Это произошло сразу после 12 августа. Именно тогда, когда внезапно помягчал режим и вдруг прекратились и допросы арестантки, и ежедневные инструкции Голицыну.
«Прошел сентябрь, октябрь и ноябрь… Из Москвы меня не тревожили более инструкциями, к изумлению моему. В конце ноября вывез я как-то свое потомство на бал…»
Бал в Зимнем дворце. Слуга у подъезда объявил:
— Карету князя Голицына!
По лестнице тяжело спускается князь. Его догоняет сухопарый господин в орденах — граф Сольмс, посланник прусского короля Фридриха.
— Всегда стараюсь, Ваше сиятельство, — расцвел улыбками обходительный Сольмс, — получать сведения из первых рук!
Голицын, милостиво улыбаясь, приготовился выслушать вопрос посланника.
— В Петербурге говорят, что привезенная Грейгом принцесса на днях родила в Петропавловской крепости сына графу Орлову. Сие пикантное обстоятельство нас интересует, потому что принцесса считалась невестой одного из владетельных немецких князей.
«Ох-хо-хо… Вот так-то у нас: я не знаю, а они все знают, басурманы… Я узнал о сем только сегодня утром… из перлюстрированного донесения саксонского посланника».
Из донесения посланника Саксонскому двору: «В Петербурге говорят, что привезенная Грейгом принцесса, находясь в Петропавловской крепости, 27 ноября родила графу Орлову сына, которого крестили генерал-прокурор князь Вяземский и жена коменданта крепости Андрея Григорьевича Чернышева. И получил он имя Александр, а прозвище Чесменский, и был тотчас перевезен в Москву в дом графа».
«Ох-хо-хо…»
Голицын обращается к посланнику:
— Смею вас уверить, что это досужие выдумки и сплетни, никакой почвы под собой не имеющие, господин посол. Насколько мне известно, никакой принцессы в крепости не содержится.
— Я так и думал, — улыбнулся Сольмс, — но вчера вечером за картами прошел слух, что сам граф Орлов после всех милостей, которыми был столь щедро осыпан, вдруг подал в отставку. Не могут ли быть связаны эти события? — совсем благодушно спросил Сольмс, но глаза его горели.
— Это столь же безответственные слухи, — спокойно сказал князь.
— Как странно! — совсем наивно продолжал Сольмс. — А у меня сейчас в руках вот такой текст. Не желаете? — И он начал читать, поглядывая на князя насмешливыми глазами: — «Всемилостивейшая государыня, во время счастливого государствования Вашего службу мою продолжал, сколько сил и возможностей было. А сейчас пришел в несостояние и расстройство здоровья. Не находя себя более способным, принужден пасть к освященным стопам… — и так далее, — и просить увольнение в вечную отставку». Это письмо вчера нам всем прочел вслух сам Григорий Потемкин.
И Сольмс уставился на Голицына.
— Ну, вот видите, сам вам все и объяснил, — сказал, добро улыбаясь, Голицын.
— Спасибо за откровенность, князь, — продолжал Сольмс, — я лишь хотел удостовериться, что и для вас отставка чесменского героя — такая же великая неожиданность…
Голицын вышел из дворца, уселся в карету, приказал:
— В крепость, милейший!
Карета ехала по ночному Петербургу. «Значит, не известили! А может, не сочли нужным? Но почему?
А если почему-то… Ведь сам обер-прокурор… А может, не надо мешаться? Дело-то уж очень странное! Ох-хо-хо…»
Голицын высунулся из кареты и приказал:
— Давай-ка домой, любезнейший!
Карета разворачивается и через мост направляется обратно на Невский, ко дворцу князя.
Голицын продолжал размышлять во тьме кареты. «He наше дело… Одно только знаю: у чахоточных, когда от бремени освобождаются, болезнь ох как быстро побеждает! Так что вскорости надо ждать… Ох-хо-хо!»
…5 декабря 1775 года. Раннее морозное утро.
В своей опочивальне князь Голицын еще спал, когда камердинер со вздохами, почтительно разбудил его:
— Ваше сиятельство… Из крепости обер-комендант дожидается!
Князь в халате торопливо выходит в приемную. Здесь его ждет комендант Петропавловской крепости Чернышев.
— Кончается… Священника просит.
Голицын задумался. Походил по приемной.
«Ох, чувствую, не надо! Да как откажешь в такой-то просьбе? Ну что ж, будем все исполнять по прежней инструкции матушки».
— Позовешь к ней Петра Андреева, священника из Казанского собора… Сначала к присяге его приведи о строжайшем соблюдении тайны, ну а потом… я сам с ним поговорю.
Князь позвонил в колокольчик и сказал вошедшему слуге:
— Закладывать. В крепость!
Был уже седьмой час вечера. В Петропавловской крепости в комнате коменданта сидел князь Голицын. И ждал.
У дверей камеры Елизаветы прохаживался обер-комендант Чернышев. И тоже ждал.
Наконец дверь камеры открылась. И вышел молодой священник. Комендант взглянул на него и только перекрестился.
В комнате коменданта крепости по-прежнему сидел князь Голицын. Чернышев молча ввел священника.
Голицын вопросительно посмотрел: священник тихо наклонил голову.
— Отошла, — прошептал князь. — Ну и что… что сказала? Священник глядел на князя кроткими печальными глазами.
— Что огорчала Бога греховной жизнью… жила в телесной нечистоте… и ощущает себя великой грешницей, живя противно заповедям Божьим… Господи, спаси ее душу!
— А соучастники… а преступные замыслы? — растерянно спросил князь.
Священник молча смотрел на него.
— Значит, это все, что я должен передать государыне?
— Это все, что я имею сказать вам, князь.
Священник все так же кротко смотрел на князя.
«Я хотел накричать на него: как он дерзнул не выполнить матушкину волю?! Я уж было рот раскрыл… Но мне почему-то стало страшно. От глаз его…»
— Благослови тебя Бог, Александр Михайлович, — тихо сказал священник. И вышел.
Голицын сидел один в комендантской. Куранты на крепости пробили семь.
«Я вспомнил, как впервые вошел к ней… было тоже семь часов пополудни…»
Он тяжело поднялся с кресел.
Голицын вошел в ее камеру.
Она лежала на кровати: руки скрещены на груди. Горела свеча.
Голицын долго смотрел на ее лицо, спокойное, прекрасное и совсем юное… На застывших губах — тихая улыбка… Да-да, улыбка…
За спиной послышались шаги коменданта.
Но Голицын, не оборачиваясь, завороженно глядел на эту таинственную улыбку.
Наконец хрипло приказал коменданту:
— В равелине похоронить. Сегодня же ночью. Хоронить должна та же команда, которая охраняла ее. И крепко предупреди их о присяге.
