— И я в этом совершенно уверен, князь, — сказал почтительно Рибас, глядя на князя чистыми добрыми глазами.
— Хорошо! Но Бог покарает вас, если вы солгали.
Князь помолчал, а потом торжественно начал — ему доставляло неизъяснимое, почти больное удовольствие рассказывать о ней.
— Весной прошлого года я привез ее из Франкфурта в замок Нейсес, и началась самая прекрасная пора моей жизни. Мне уже было за сорок… «Сорок пять, если быть точным», — усмехнувшись, подумал Рибас.
— Я часто увлекался, но, поверьте, я все забыл!
Замок Нейсес.
У камина в той же комнате, где сейчас сидят Рибас и Лимбург, сидела принцесса, играла на лютне и с томной нежностью глядела на князя.
— Мой Телемак, — шепчет принцесса.
— Моя Калипсо, — отвечает князь.
Калипсо, по греческой мифологии, — нимфа, державшая семь лет в плену Одиссея, а прекрасный Телемак — сын Одиссея.
«Милый разговор, — опять усмехнулся про себя Рибас, — если учесть, что Телемак был двадцатилетний юноша. Этот болван не понял, как она издевалась над ним».
— Мой Телемак… — с нарастающей нежностью повторяла принцесса.
— Моя Калипсо…
— Мой Телемак, мне немного надоел этот граф Рошфор. Он все время преследует меня моим обещанием выйти за него замуж…
Этого было достаточно. О небо! Я отправил в тюрьму несчастного Рошфора, единственного преданного мне человека. Нет, я не был к нему жесток, поверьте… Ему приносили лучшую еду и его любимое бургундское. И каждый день я давал ему возможность бежать.
В тюрьме в камере мирно беседовали Лимбург и Рошфор.
— Почему вы не бежите, граф?
— Я жду, Ваше высочество.
— Чего?
— Того, что скоро случится.
— Что случится? О чем вы болтаете?
— То, что случилось со мной… с де Марином… Со всеми, кто был знаком с этой женщиной.
— Я лишаю тебя бургундского, — кричит князь, но Рошфор только хохочет.
— В тот день я повез ее в замок Оберштейн. Я был совладельцем этого графства…
Лимбург и принцесса верхом подъезжают к замку в Оберштейне.
— Ах, мой Телемак… Как прекрасно жить здесь! Вдали от всякой суеты.
— Моя Калипсо… — восторженно шепчет Лимбург.
— Я слышала от своей няньки, что в моих княжествах много таких замков. Скоро, ох как скоро ты прочтешь в газетах о возвращении мне моих земель. И тогда я покину тебя, мой Телемак, и уеду в далекую заснеженную страну.
— Ты уедешь?
— Но прежде чем уеду, я мечтаю, чтобы вы выкупили этот замок.
Я уж придумала, как его перестроить.
Она соскочила с лошади и хлыстом уверенно начала чертить на земле контуры замка.
— Когда меня, увы, с тобой не будет, ты будешь смотреть на замок и вспоминать свою странную Калипсо…
— Она замечательно рисовала, понимала в архитектуре и играла на многих инструментах.
— …Мне дали прекрасное образование, у меня были самые дорогие учителя.
— И тогда впервые с какой-то злой меланхолией она начала рассказывать о своем детстве.
— Я дитя любви очень знатной особы, которая поручила некой женщине воспитать меня. Ни в чем я не имела отказа. Но… вдруг перестали приходить деньги на мое содержание. Оказалось, моя мать умерла. И вот тогда эта женщина продала меня богатому старику. — Она засмеялась. — О, как я обирала его! Я притворялась больной, он вызывал врача и аптекаря, и они прописывали мне самые дорогие лекарства. Старик безумно любил меня и платил, а потом эти деньги мы делили с аптекарем и врачом.
— И вас не мучила совесть? — в ужасе вскричал князь.
— Куртизанки как солдаты: им платят за то, что они причиняют зло.
— О небо! И вы могли… без любви…
— Видишь ли, мой друг, капризничать — это для нас то же, что матросу бояться морской болезни. Пусть испанцы скупы, пусть итальянцы плохие любовники — легко загораются и так же быстро гаснут, но я не должна была никому отказывать, даже евреям.
Она взглянула на страдающее лицо Лимбурга и расхохоталась:
— Мой Телемак, ты плохо образован. То, что я сейчас говорила, я прочла в книге моего любимого Аретино, он был великий венецианец. — И добавила насмешливо: — Жаль, что он умер триста лет назад.
Говорят, он был превосходный любовник и в пятьдесят шесть лет хвастался, что прибегает к услугам женщин не менее сорока раз в месяц.
— И все-таки в ее рассказе я почувствовал какую-то страшную правду. Нет, я никогда не мог понять, когда она выдумывала, когда говорила правду, хотя чаще всего это было и то и другое вместе…
— …Ах, мой Телемак, постарайтесь стать хоть чуточку мудрее. К сожалению, в нашей жизни наступает возраст, когда надо хотя бы производить впечатление умного, если не хочешь быть смешным. — Она расхохоталась. — Поверить, что наследница володимирских князей была дешевой куртизанкой! Ох, мой Телемак!
— Но зачем вы все это говорили?
— Со злости. Мне стало обидно, мой друг, что вы так легко восприняли известие о моем возвращении в Россию.
— Если вы уедете, Алин, — глухо сказал Лимбург, — я уйду в монастырь.
— Вот это другое дело… И все-таки я уеду, я обязана выйти замуж: род великих князей не должен прекратиться… Пора пришла.
Я получила письмо из России!
— И вот тогда я сказал ей то, ради чего она все это говорила.
— …Я свободен. И… я прошу вашей руки, Ваше высочество. Вы молчите?
— Я представила, какой ропот поднимется среди всех этих тупых немецких государей. «Ах, владетельный князь женился на русской принцессе, а у нее ни земель, ни бумаг о происхождении». О, вы, немцы, бумажный народ, мой друг.
— Я отрекусь от титула, но я женюсь. Я не могу без вас.
— И я не могу… Но я никогда не посмею причинить вам боль. — Она плакала. — Я люблю вас… — Она рыдала, а потом сказала сквозь слезы: — Мне пришло сейчас в голову… соберите, мой друг, все деньги… все, все… и выкупите этот Оберштейн. А потом… объявите, что это я дала деньги… что они присланы мне из Персии. И тогда… ваши владетельные родственники хоть немного поверят…
— Великолепная мысль! Они умрут от зависти!
— Тем более что мне действительно скоро пришлют деньги из Персии.
— И я не только выкуплю Оберштейн, — в восторге вскричал Лимбург. — Я подарю его вам, чтобы у вас, моя Калипсо, были земли! Чтобы вы как равная могли вступить в брак с владетельным немецким князем!
— Я написал всем немецким князьям о своей помолвке, о том, что княжна, наследница русских князей, фантастически богата и выкупила графство Оберштейн. Я не заметил, как я, ревностный католик, ни разу в жизни не солгавший, через месяц жизни с нею стал отъявленным лгуном!
