Она взяла письмо, торопливо разорвала конверт. По ее судорожным движениям было ясно, как давно ей не терпится его прочесть.
Не слезая с лошади, она пробежала письмо глазами. Потом взглянула на лейтенанта.
— Вам известно, о чем пишет граф?
— Да, Ваше высочество.
— Итак, граф зовет меня к себе в Пизу. — Некоторое время она молча ехала на лошади. — Ну что ж, личное знакомство с графом и было моим желанием, — начала она медленно и вновь защебетала: — Ах, мой друг, это восхитительное письмо! И не сердитесь: я не принимала вас отнюдь не оттого, что подозревала в коварстве.
Будучи сама по природе открытой, мне невозможно подозревать неискренность в других. Просто болезнь иногда повергает меня в состояние тягчайшей меланхолии. И тогда я начинаю спрашивать себя: если граф искренен со мной, зачем он подослал ко мне этого человека?
И глаза принцессы впились в Христенека.
— Какого человека, — изумился лейтенант.
— Того самого… синьора Рибаса, каковой мне привез письмо от мужа моего… Но послал его граф.
Христенек продолжал находиться в изумлении.
— Граф послал меня, — начал он твердо. — И если у вас есть какие-то доказательства, что граф послал еще кого-то, что граф нечестен, извольте сказать.
— Доказательств нет. Просто я чувствую, — сказала принцесса, не сводя глаз с Христенека.
Но лейтенант был само негодование:
— Я не передам ваших слов графу, ибо он их не заслуживает.
Репутация графа известна и безукоризненна. Поверьте, нелегко ему было прийти к такому решению — послужить вам. И отнюдь не несправедливые обиды от императрицы, но желание блага отечества… желание помочь законной наследнице трона…
В глазах Христенека стояли слезы.
— У вас благородное сердце, — с чувством сказала принцесса. — Итак, жалую вам мой орден Азиатского креста. И клянусь: за удачное исполнение этой миссии граф Орлов повысит вас в чине! Итак, майор Христенек, завтра со всем своим двором я выезжаю в Пизу… — И, будто спохватившись, она прибавила: — Да, там заходил этот банкир от графа… Пусть он сегодня снова зайдет.
У дома принцессы стоял большой дорожный берлин, запряженный шестеркой лошадей. Доманский и Черномский руководили слугами. Принцесса в дорожном плаще придирчиво наблюдала за дорожной суетой.
— Архив, — шепнула она Доманскому.
Доманский исчез в доме и вернулся со знакомым большим баулом.
— Я позабочусь о нем, — говорит поляк.
— Пистолеты?
Доманский кивнул, указывая на баул.
— Два положите в карету. И оба заряженные… Вы поедете с вещами в берлине. Я, Черномский, моя камеристка и… — она ласково взглянула на стоявшего поодаль Христенека, — и господин русский майор поедем в карете.
— Лейтенант, — улыбаясь, поправляет Христенек.
— Я обещала вам майора… Учтите, я всегда держу свои обещания.
У дома появился банкир Беллони.
— Вот этот господин сейчас подтвердит. Вам все заплатили?
Беллони низко кланяется.
— Боюсь, что не до конца…
— Синьор Доманский… — усмехается принцесса.
Доманский молча подходит к Беллони и отвешивает ему звонкую пощечину.
— И передайте всей вашей жадной своре: я всегда плачу по счетам!
Две огромные кареты ехали по Риму. У церкви Сан Карло кареты остановились.
Принцесса вышла из кареты и раздала щедрую милостыню нищим.
— Молитесь за меня, — услышал Христенек из окна кареты ее голос.
При приветственных криках толпы нищих оба экипажа направляются по Корсо к Флорентийской заставе. И покидают Рим.
Орлов: Сиятельная любовь
«Я нанял для нее в Пизе великолепное палаццо…»
Дворец в Пизе.
У огромного окна стоял граф Орлов. Он видел, как ко дворцу подкатили кареты.
«Гонец от Христенека сообщил мне, что с ней едут 60 человек челяди, два поляка и камер-фрау».
Кареты остановились. Христенек помог принцессе выйти из кареты. Из огромного берлина шумно высаживались слуги.
Орлов стоял в конце длинной анфилады роскошных комнат на фоне картины в золотой раме, изображающей Чесменский бой.
«Мне хотелось увидеть ее вот так, неприбранную: в дорожном плаще, после четырех дней тряской дороги…»
Принцесса легкой, летящей походкой стремительно шла сквозь анфиладу дворцовых комнат. И навстречу ей, будто из золотой рамы, из картины Чесменского боя, выдвинулся красавец богатырь в белом камзоле, с голубой Андреевской лентой через плечо, в белом парике…
Поздний вечер в покоях палаццо Нерви. У камина сидели принцесса и Орлов. Разговаривали по-немецки.
— Пришелся ли дворец по сердцу Вашему высочеству?
— Я жила и во дворцах, и в убогих хижинах. И благодарю Господа за всякий кров над головой. Но я ценю, граф, ваши заботы обо мне и о моих людях.
Орлов молча, со странной улыбкой глядел на принцессу.
«Роста она небольшого, и лицо нежное: ни белое, ни черное, глаза огромные, на лице есть веснушки. Телом суха. Да кто же она? Басни про Персию да про Сибирь? Говорит по-немецки, по-итальянски, пофранцузски. А по-русски — ни звука, принцесса Всероссийская!»
— О чем вы думаете, граф?
— О вас, Ваше высочество… Об удивительной жизни, которую вы мне, рабу своему, поведали.
— И что вы думаете обо мне и о моей жизни?
— Не думаю — гадаю: кто вы, Ваше высочество?
Она очаровательно улыбнулась и спросила мягко и нежно:
— Не верите, граф, моему рассказу?
— Смею ли я, жалкий раб, верить или не верить? Сибирь… Персия… Санкт-Петербург и Багдад… История чудеснейшая.
— Не более, чем ваша, граф, — улыбнулась принцесса. — Вы, вчерашний сержант, и ваш брат, пребывавшие в ничтожестве, в один день становитесь чуть ли не властелинами великой страны?
Или отец мой, жалкий полуграмотный сельский певчий, женится на дочери Петра-императора? А сама ваша нынешняя государыня?
Нет, нам надо привыкнуть, мы живем в век чудес. Ничтожная немецкая принцесса Софья становится императрицей Екатериной, убив…
Она будто что-то вспомнила и смущенно замолчала.
— Вы хотели сказать, Ваше высочество: убив мужа своего?
Белые от бешенства глаза смотрели на нее в упор.
— Не она, милая, это я убил его. Вот этой рукой задушил… — шептал он, протягивая к ней руку.
Его лицо приблизилось к ней, и она увидела страшный шрам — от рта до уха. Бешеные глаза надвинулись… Они близко, совсем близко… И он поднял ее, как пушинку, на воздух. И она задохнулась в этих стальных руках.
