— Не знаю, кто ты, — шептал он по-русски, — но люба ты мне…
И она покорно закрыла глаза.
Была ночь. В покоях палаццо Нерви тускло горели свечи. Огромная кровать под балдахином тонула в полутьме. Лицо со шрамом склонилось над принцессой:
— Давно с тобой встречи жду… Знал — меня не минуешь… А как письмо от тебя получил, понял: пришло мое время. Уж один раз на престол возвел. И в другой раз осечки не будет… Грех не рискнуть, ежели ты Елизаветина дочь.
— А ежели нет? — усмехнулась в темноте принцесса.
— А ежели нет… — Он помолчал. Потом прибавил: — Погублю…
Наступило молчание.
— Ну что ж, спасибо за правду, — глухо сказала она. — Как губить будешь?
— А дальше… Увидел тебя, проклятую, и понял: не погубить мне тебя, потому что ты погубила меня. Держишься как государыня…
Обликом ты государыня. Величавость в тебе. И храбрость: не побоялась в Пизу приехать.
— Это безопасно, граф, — засмеялась она. — Да вы и сами знаете: Пизой владеет брат императрицы австрийской, родственник жениха моего. Не посмеете вы тут ничего… И слуг моих во дворце шестьдесят человек.
— Да, не ошибся… Отважна… И хитра… Рискну с тобой! — И добавил: — Но учти: сначала женюсь на тебе. И не как мой братец Гришка на императрице надумал жениться, когда она повелительницей стала да в три шеи прогнала его. А сейчас женюсь, когда ты — ничто без меня. Ну… пойдешь за меня?
— Не много ли для первого дня, граф? — холодно усмехнулась принцесса. — К тому же у меня есть жених…
И вновь страшные горящие глаза приблизились к ней. И этот ужасный шрам…
— Пойдешь за меня?
— Пойду… ведь сам знаешь, — бессильно ответила она.
Ночь в огромной спальне подходила к концу. В тусклом свете выступали из темноты статуи и картины. Утренний ветер входил в комнаты.
— Уезжайте, я не хочу, чтобы они вас увидели. Принцесса Всероссийская, как жена Цезаря, — вне подозрений.
— Чтобы он меня не увидел? — усмехнулся Орлов. — Боишься?
— Я стараюсь не причинять боли людям, которые меня любят.
— Если не хочешь, чтоб я его, как государя императора!..
— Зачем? Никого больше нет… Есть ты.
Он молчал.
— О чем ты сейчас думаешь? — Она гладила его по волосам, она целовала его.
Он все молчал, потом сказал:
— Кто ты? Кто ты? Кто ты? Ты одинаково быстро говоришь понемецки, по-итальянски…
— Добавь: по-французски, которого ты, к стыду моему, не знаешь.
У меня хорошее образование, граф, и были очень дорогие учителя.
— Кто ты? Кто ты? Если любишь меня больше, чем тайну свою…
Она откинула голову. Волосы упали ей на плечи.
— Я Елизавета. Дочь Елизаветы. И запомните это, Ваше сиятельство, если видеть меня еще желаете…
— Я хочу в это поверить, — медленно начал он. — Я слыхал, что немец-учитель вывез ее из России вместе с племянниками отца ее Разумовского. Ты не знаешь, случаем, имени этого учителя?
Она только засмеялась.
— Ну, его имя, Ваше высочество? — шептал граф.
— Придет время — скажу.
— Я даже человека своего узнать все подробности в Пруссию к этому учителю недавно посылал. Да помер, оказалось, учитель.
И вдруг, усмехнувшись, она спросила:
— А какого человека вы к нему посылали?
— Верного. И ловкого. Того самого, которого я к тебе посылал.
Рибас, испанец… Неужто забыла?
Она засмеялась, радостно, облегченно.
— Вот теперь я тебе верю! Теперь ты мне все сказал! Я ведь сразу почувствовала…
Засмеялся и граф:
— А если он нарочно сделал так, чтобы ты почувствовала? Чтоб я сегодня мог про него рассказать? И до конца в доверие к тебе войти?
— Тогда он был бы дьявол. И ты вместе с ним.
— Все мы бесы, Елизавета. Не верь словам. Ты только рукам да губам ночью верь. Ночью все правда…
Он целовал ее и шептал… И она что-то шептала уже в безумии, как вдруг он расхохотался и вытащил из-под ее подушки пистолет.
Она тоже засмеялась. Он отшвырнул пистолет далеко, в угол зала.
— Хоть теперь безоружная…
И, все еще смеясь, повернулся к ней и наткнулся грудью на сталь.
Улыбаясь, она смотрела на него, приставив к его груди другой пистолет.
— Стреляй, — шепнул он. — Хочу вот так… с тобой помереть.
— Боже мой, — сказала она. — Я люблю тебя!
Пиза.
В театре давали оперу Моцарта «Волшебная флейта».
Граф Орлов в камзоле, сверкающем бриллиантами, и принцесса в нежно-голубом платье и в фантастическом ожерелье из сапфира появляются в ложе.
Весь театр глядел на них. За спиной графа — русские морские офицеры в парадных мундирах.
Погас свет. Началась опера. Но зал не смотрел на сцену…
Принцесса и Орлов в открытой коляске. За коляской следовала другая — с музыкантами, нанятыми графом. И всюду толпа зевак провожает их глазами. Голубое небо, праздничная толпа, солнце и музыка… И прекрасный город…
— Я только думала прежде, что была счастлива, — шепчет принцесса. — Я не знаю, чем все кончится, но всю жизнь буду благодарить тебя. Я познала тебя. Я познала счастье…
Он наклонился к ней и тоже прошептал, как шутливое заклинание:
— Кто ты?
— Я та, которая без памяти любит вас, — в тон шепнула она.
— Дочь ты? Самозванка ли ты? Теперь уже поздно! Весь флот уже о нас знает. Теперь мне идти с тобой до конца. Я муж твой перед Богом, и горько мне не знать, кто жена моя…
Она посмотрела на него:
— И как же вы можете брать меня в жены, если не верите мне?
— Верю… хотя только безумный может верить. После потешных твоих побасенок про Пугачева, твоего брата, о которых Рибас мне докладывал…
— Я говорила то, что надо было говорить, что хотели услышать от меня тогда банкиры. Цель была: чтобы они дали мне деньги на святое дело. И ради этого я выдумывала. Неужели, думаешь, я не знаю, что Пугачев попросту безродный разбойник?
— Я верю тебе, верю, но… — засмеялся он, — но одно имя… хотя бы одно имя из твоего детства… И больше ни о чем не спрошу.
Она усмехнулась, подумала. Потом сказала:
— Иоганна Шмидт, любимая наперсница матери…
— Действительно! — в изумлении прошептал граф.
— Могу еще имя… я помню его с детства. Красавица Лопухина.
