— Убей эту тварь! — завопила паучиха, тыча толстым пальцем в болонку. — Убей!
— Нет! — Дайра несчастно посмотрела на Северину, но та и не подумала смягчаться, продолжая кривиться от боли.
— Ты слышал меня, Орфи! А ты! — паучиха стрельнула горящими яростью глазами в сторону Норди. — Не смей открывать рта, если не хочешь последовать за своей проклятой собакой! Орфи!
— Да, Ваше Величество, — Бо, судорожно сглатывая, забрал из рук ошарашенных стихийниц обездвиженную болонку. Он старался не смотреть на Дайру, но гневного взгляда Мари миновать не сумел. И стихийница могла бы поклясться, Орфи отлично понял, что она пыталась сказать, чуть заметно качнув головой. Пусть попробует выполнить приказ Королевы! Замороженными пальцами не отделается!
Глава 9. Королевские игры
Сначала Мари не заострила внимание на криках паучихи о собачке и Норди, потом решила, что ослышалась. И уже думать забыла о странных словах Королевы, волнуясь о судьбе бедного животного. Но вскоре услышала в приюте "потрясающую" историю. Оказалось, болонка Шарлотта, действительно, раньше принадлежала Дайре. Просто однажды Северина объявила в гостях у клана Норда, что тоже не прочь обзавестись белой собачкой. Рида решила исполнить желание сиятельной родственницы, не сходя с места, и презентовала питомицу младшей дочери.
На этот раз девушки не смаковали подробности. Не смели. Пусть Королева-мать была в опале, это не делало "ранение" менее значимым. Тем более источники с этажей Дората (кто-то из бывших приютских обитательниц) передали весть, что собака постаралась на славу — умудрилась повредить "сиятельную" кость. Паучиха лежала в постели и изображала предсмертные судороги. А заодно играла на нервах окружающих и особенно лекаря Хорта.
— Королева всегда его недолюбливала, — тихонечко рассказывал кто-то из девушек. — Хорт Греди ведь обожает подчеркивать, что предан не ей, а Его Величеству.
Мари слушала тревожные перешептывания и не находила места от беспокойства. Пока дурных новостей не поступало, однако они могли просто не успеть добраться до низов. Учитывая, в какую ярость пришла паучиха, рассчитывать на помилование для песика, было наивно. Единственным, кто мог бы заступиться за несчастное животное, являлся Король. Но какое дело бессердечному Инэю до четвероногой заложницы, решившейся, наконец, отплатить за обиды?
Выполняя привычные движения и курсируя от стола до раковины с грязной посудой, стихийница раздумывала о собственной участи, поступи она, как болонка. Что случится, если однажды сама Мари, устав от бесконечного давления и Королевских игр, потеряет контроль? Возьмет и кинется на паучиху? Соблазн вцепиться ногтями в красное лицо, расцарапать его в кровь, и впрямь был велик. Чтобы эта мерзкая женщина верещала от боли. Еще сильнее, чем сегодня. Но как бы Король не ненавидел мать, вряд ли он придет в восторг.
Хоть бы Бо объявился и рассказал, что происходит наверху! Ожидание сводило с ума сильнее, чем сама возможная смерть болонки. Оставалось лишь гадать, в какой именно момент песика лишают жизни. Вот сейчас. Нет. Позже. А, может быть, это произошло сразу же после инцидента?
Когда порог приюта действительно переступил бородатый стражник, девушка готова была поверить, что он ей привиделся с расстройства. Но нет, Орфи остановился в дверях и поманил юную подружку толстым пальцем. А потом вынужденно объявил на всю кухню, чтобы удовлетворить любопытство сворачивающих шеи сироток.
— Зу Ситэрра, вас вызывает Его Величество.
Мари, решившая, что ее отправляют развлекать пострадавшую Королеву и потому шедшая нарочито медленно, споткнулась по-настоящему. Король?! Силы небесные?! Ему-то она зачем сегодня понадобилась? Уж не посчитал ли виновной в происшествии?! Но ведь это его собственная выходка привела к столь печальным последствиям!
— Не знаю, — отрезал Орфи, когда по дороге стихийница накинулась с расспросами. — Мое дело маленькое. Хотя Его Величество выглядит не шибко довольным. Сущий зоопарк! То волки Осенние нападают, то голуби неправильные воскресают. Теперь вот собаки Королевские на хозяев кидаются.
— Что с болонкой? — губы через силу произнесли трудный вопрос.
— Она у Хорта. Пока, — стражник крякнул — не то подъем по лестнице давался тяжко, не то разговор. — Лекарь хочет установить, не взбесилась ли псина. Чтобы Королеве правильное лечение назначить. Одно дело простой укус. Другое — бешенство.
— Она этим недугом много лет болеет, — пробурчала Мари под нос, чем сподвигла Бо остановиться и поднести внушительный кулак к ее лицу.
— Ситэрра, ты это… Говори-говори, да не заговаривайся. Я-то тебя не выдам. Но кто другой услышит, донесет в два счета. Тут многие выслужиться мечтают.
Видя недовольство стражника, пошедшего пятнами сочного вишневого цвета, стихийница послушно кивнула и не произнесла больше не слова до самых Королевских покоев на восемнадцатом этаже. Причем, взбудораженная событиями длинного дня, Мари не сразу отметила, куда именно они пришли. А сообразив, не на шутку струхнула. Ведь единственный раз, когда ей довелось общаться с Инэем наедине, происходило это в обычном зале, а не в личных комнатах Его Величества. Коленки задрожали, застучавшие зубы больно прикусили язык. Встреча обещала стать особой и точно не сулила добра. Бо почувствовал замешательство подружки и подбадривающе похлопал по плечу, но когда это не помогло, вынуждено подтолкнул к двери. Аккуратно, но настойчиво. Девушка сделала глубокий вдох и вошла внутрь, но с таким видом, будто в пасть к невиданному чудищу пробиралась.
В первом зале никого не оказалось, потому стихийница решила скромно подождать развития событий на пороге. Коли Инэю срочно понадобилась встреча, то выйдет сам. Ни к чему разгуливать по его владениям и любопытствовать. Впрочем, благоразумие оказалось забыто слишком быстро. Едва Мари увидела портрет на противоположной от входа стене. Слишком уж прекрасным он показался. Слишком невероятным. Потому что изображенные там белокурые подростки выглядели живыми. Того гляди заговорят с застывшей гостьей.
Вероятно сказывалась игра красок. Темно-синие стены комнаты — не унылого цвета, вовсе нет, а очень спокойного и мягкого — позволяли картине дышать. Мальчики в белых одеждах, нарисованные на небесно-голубом фоне могли бы даже сойти вниз, если б захотели. А, может, это талант художника оказался настолько велик. Ведь дело было не только в свежести полотна, а в выражении лиц юных Принцев-погодок. В одухотворенности с налетом печали.
Им было лет четырнадцать-пятнадцать. Инэй — на полголовы выше брата — без сомнения, чувствовал себя главным. Но судя по нахмуренным бровям и тревоге в ярко-синих глазах, старший Принц не радовался жизни. Губы Снежана прятали улыбку, однако юноша, как и брат, не выглядел счастливым. В его жизни присутствовало что-то (или кто-то), дарившее радость, но не перечеркивающее необходимость носить фамилию Дората и соответствовать ей, коего требовали суровые родители.
Покойный Принц напомнил Мари сына. Нет, они не были похожи внешне. По крайней мере, явно. Разве что разрезом глаз и острыми подбородками. Художник изобразил Снежана немножечко нахохлившимся. Но за попыткой казаться высокомерным явственно читалась неуверенность и боязнь ошибиться, выглядеть безвольным. А это было свойственно и Яну Дондрэ, прятавшему комплексы за хулиганскими выходками.
