Говоря это, он улыбался Антонии, и она вдруг почувствовала, как сердце сладко заныло в груди.
Она не сразу потеряет его! Они еще побудут вместе! Он явно не торопится опять увидеть маркизу.
Ничего более чудесного она не могла представить себе.
Дом графа находился всего в нескольких милях от Саутгемптона, и герцог отвез туда Антонию в модном фаэтоне, тоже принадлежащем графу Манфреду, как Донкастер объяснил жене. Фаэтон был запряжен парой прекрасных лошадей, и она любовалась ими всю дорогу.
Увидев лошадей, Антония едва удержалась от бурных проявлений восторга, но потом, немного успокоившись, сказала:
— Возможно, они только кажутся такими породистыми после тех лошадей, на которых мы прискакали в Гавр?
Но тут же поспешно пояснила:
— Не подумайте только, что я отношусь к тем коням с пренебрежением. Ведь они, можно сказать, спасли нам жизнь, ну уж по крайней мере помогли выбраться из трудного положения. Мне бы очень хотелось как-нибудь отблагодарить их за это.
— Я передал их владельцу местной платной конюшни, — сообщил герцог, — и оплатил их содержание весьма щедро с условием, что он даст им отдохнуть по меньшей мере неделю. Наверное, таким образом мы в достаточной мере выразили им нашу благодарность.
— Ох, вы так великодушны, — сказала Антония, с улыбкой глядя на Донкастера.
— Я не думаю, что мы когда-нибудь забудем эту скачку и коней, на которых проделали столь длинный путь, — тихо сказал он.
«Я не забуду этого никогда, — с грустью подумала Антония. — Мы тогда были одни. Ты был со мной и днем, и ночью… Возможно, в последний раз…»
Дом графа, построенный в стиле эпохи короля Георга, был окружен старинным садом.
В особняке имелся целый штат прекрасно вышколенных слуг. Сразу после приезда Антонию провели в большую, элегантно обставленную спальню, которая показалась герцогине уютнее и красивее любой из комнат в Донкастер-Парке.
Там стояли канапе и великолепное ложе с розовым пологом, цвет которого, как подумала Антония, должен подчеркивать нежность кожи спящей женщины. Но так как ей предстояло спать здесь одной, то этот факт для нее не имел никакого значения.
Предыдущие ночи она спала рядом с герцогом, прикасалась к нему, а в первую из этих ночей даже держала его в объятиях.
— Этого не будет больше никогда, — печально сказала она себе.
И внезапное сознание того, что они вернулись в Англию и должны будут расстаться, чувством безысходности отозвалось в ее сердце. У Антонии не осталось никаких надежд. Теперь она обязательно потеряет его!
Ведь она сама обещала ему, что не будет навязываться ему и не станет посягать на его свободу, если он женится на ней вместо Фелисии. Теперь ей придется сдержать свое обещание.
«Я не представляю себе ничего более унизительного, — стоя у огромного ложа, думала она, — чем то, что вдруг он поймет, что я люблю его, и сообщит мне, что я не интересую его».
Более того, зная ее отношение к нему, он будет чувствовать себя неловко всякий раз, когда им придется встретиться, и, возможно, вообще станет избегать ее — в результате они будут общаться реже, чем в любом другом случае.
— Я должна научиться скрывать свои чувства и эмоции, быть хитрой и смелой, я должна уметь вести себя с ним непринужденно, — говорила она себе, и слезы ручьями текли у нее по щекам.
Вытерев глаза, она ценой огромных усилий заставила себя заняться дорожными сундуками, которые доставил в дом камердинер Тур.
Покидая яхту, Антония решила позаботиться также об одежде герцога.
Она узнала, что Атол всегда держит на судне запасной гардероб на тот случай, если придется отплыть внезапно и некогда будет упаковывать вещи.
Поэтому он всегда выглядел безупречно и элегантно, как в день их свадьбы, когда ждал Антонию у алтаря в деревенской церкви.
Вспоминая об этом, она подошла к огромному французскому окну, которое выходило на террасу с балюстрадой. Солнце уже садилось, и на небе появились темно-малиновые и золотистые полосы, теплое сияние которых отражалось на стенах спальни.
Она провела много времени, раздумывая над тем, что же ей надеть, и раз десять при этом меняла свое решение.
В конце концов она позволила горничной помочь ей надеть платье из ярко-красной материи, из-за чего ее светлая кожа стала казаться почти прозрачной.
И все же это яркое платье вовсе не выглядело тяжелым или вульгарным, как могло бы показаться на первый взгляд из-за насыщенного цвета. Наоборот, украшенное воздушным тюлем, дорогими сатиновыми лентами, оборочками и бахромой, которые были последним изобретением Уорта и сразу же стали очень модными, оно подчеркивало совершенство фигуры Антонии и прибавляло ей пленительной женственности.
Собрав всю свою отвагу, Антония медленно повернулась к герцогу, который только что вошел в спальню, и застыла на месте, нерешительно глядя на него.
— Сегодняшняя обстановка отличается от той, в которой нам пришлось пребывать в последнее время, не так ли, Антония? — сказал он с улыбкой. — Но, хотя я неплохо позавтракал, я все еще голоден. Не пора ли нам перейти в столовую?
Говоря это, он смотрел ей в лицо, и у Антонии создалось впечатление, что он пытается построить мост через реку отчужденности, которая пролегла между ними. Но Антония не понимала, чем была вызвана эта отчужденность, от которой ее сердце замирало в груди.
Потом, когда он подносил ее руку к губам, она отчаянно захотела прижаться к нему, обнять, чтобы удержать его, потому что ей казалось, что он сейчас исчезнет и никогда больше не вернется к ней.
«Теперь, когда мы дома, он непременно оставит меня», — подумала она с отчаянием, но вслух произнесла:
— Тур сказал мне, что вы чувствуете себя хорошо и рана вас больше не беспокоит.
— Я в полном порядке, Антония, тебе не о чем беспокоиться, — заверил он ее. — И я долго, очень долго и терпеливо ждал именно этого момента.
Она вопросительно посмотрела на него, но Атол не успел объяснить ей свои слова, потому что на пороге возник слуга.
— Обед подан, ваша светлость! — сообщил он.
Антония робко положила руку на руку герцога, и муж повел ее в столовую.
Хотя мастерство повара графа даже нельзя было сравнивать с кулинарным искусством лондонского повара герцога, Антонии обед очень понравился.
Она сразу вспомнила, каким черствым и неприятным на вкус был хлеб в последний день их путешествия и как успел ей надоесть крестьянский пирог с луком. Даже сыр перезрел, пока его везли в седельной сумке.
Теперь Антонии казалось, что не может быть ничего вкуснее свежей морской рыбы, нежной молодой говядины и жареных голубей, которые просто таяли во рту.
Герцог настоял на том, чтобы она выпила немного шампанского, и, как всегда, она подчинилась, исполнив его просьбу.
