Он посылает спрашивать сам… А потом?
— Юна? Мне показалось… — Оливии приходится собраться с духом. — Вот то, что сейчас было, эта драка… Мне показалось, что ты ревнуешь.
Он улыбается, криво и совсем не весело.
Крылья носа вздрагивают, почти судорожный вздох…
— Знаешь… можешь не верить, но сейчас мне почти все равно. Я знаю, что Юн не перейдет границы. Он будет развлекать тебя всю дорогу и петь песни, но это ровным счетом ничего не значит, он просто такой человек. Я понимаю, что тебе очень страшно и одиноко, вдали от дома, с чужими людьми. А из меня сейчас никудышный собеседник, да и любовник тоже хреновый, я все время думаю не о том. У меня совсем нет сил на то, чтобы пытаться тебе понравиться, как-то ухаживать, делать что-то такое… — он сжимает зубы, на пару мгновений отводит взгляд в сторону, и такой, сквозь зубы, вдох-выдох, со свистом. — Но если все наконец-то удачно закончится, то… я обещаю быть тебе хорошим мужем. Честно. И даже если… Если Юн… — он запинается, смущается даже, как мальчишка. — Даже если что-то будет, я все равно тебя у него отобью. Без вариантов. Мы это уже проходили.
И вдруг улыбается.
Это как-то непостижимо…
— Почему? — спрашивает Оливия. Просто в растерянности. Это невозможно осознать.
Он подается вперед, легко обнимает ее, едва касаясь, и осторожно целует в губы. Нежно-нежно.
Хочется дернуться, вырваться, но такое… Оцепенение?
Земля готова уйти из-под ног.
Это так неожиданно и так…
И сердце обжигает огнем. До дрожи.
И одновременно это страшно, и…
Нет…
— Потому, что я люблю тебя, — Сигваль говорит совсем тихо. — Потому, что как только увидел, понял, что никто кроме тебя мне больше не нужен. Я тебя не отдам.
Смотрит ей в глаза.
Оливии кажется — слезы текут по ее щекам. Что-то происходит с ней, невозможно объяснить. Весь мир исчезает, такая звенящая пустота.
Все это…
Невозможно.
* * *
Она, кажется, ушла первой. Сбежала. Забилась к себе в палатку.
Полночи рыдала, потому уснула, все-таки.
Не понимая, что с этим делать.
И весь следующий день она ехала одна, чуть в стороне. Не разговаривая ни с кем. И вечером тоже.
Страшно.
И даже чего именно она боится — не понять. Его? Себя? Обстоятельств?
Но привычный мир рушится, и как быть дальше — не понять.
15. Аурора, венок из одуванчиков
Давно, семь лет назад,
…когда все еще было так просто…
У него такие теплые пальцы… Он касается совсем легко, но стоит только попытаться освободиться, — и ничего не выходит. Она словно в паутине — в его руках. И даже не потому, что ее так крепко держат, а потому, что самой не хватает сил.
Щеки горят огнем.
— Мне надо идти… — тихо говорит она.
— Уверена?
Его дыхание на ее шее. Он наклоняется к ней и… нет, просто чуть касается носом ее уха.
Ей надо идти… надо… давно пора…
Но, вместо этого, она все еще тут.
И, все же — стоит ей решительно сказать «нет», и он отпустит, в этом Аурора не сомневается. Но решительно сказать не выходит.
Его пальцы касаются ее шеи сзади, плеч, спины. И она сама невольно подается к нему, почти против воли. Это завораживает.
— Уже поздно… — пытается из последних сил. — Я не могу…
Он улыбается.
— Иди.
Его ладонь лежит на ее спине, у поясницы, другой рукой, кончиками пальцев, он осторожно гладит ее плечо.
Надо.
Собравшись с духом, Аурора резко отступает в сторону. И еще шаг.
Он отпускает.
Улыбается, страшно довольный. Потому, что она не уходит все равно. И Аурора тихо ненавидит его и себя за это.
Что в нем такого?
Всегда казалось, что Юн ей нравится больше. Еще бы! Он такой красавец, с ума сойти! Юн выше на голову, и на два года старше, он выглядит уже мужчиной… А Сигваль совсем мальчишка, у него даже борода толком не растет.
Они оба бегают за ней уже месяц, что только ни делают. Она даже знает, что у них на нее пари, но сейчас все равно. Ей даже немного льстит такое внимание, если уж быть честной. Дочь небогатого рыцаря, даже без своей земли — на что она могла рассчитывать? Юн — младший сын герцога, Сигваль — наследный принц.
Вчера они дрались из-за нее.
Нет, они вечно дерутся…
Но теперь на Сигваля страшно смотреть. Шрам на лице, скорее всего, останется на всю жизнь. Даже швы наложили. Лицо с левой стороны припухло, глаз красный. Да что там, еще немного бы, и он бы остался совсем без глаза. Его отец устроил страшный скандал, едва ли не повесить Юна пытался, но Сигваль каким-то образом смог настоять, что виноват сам.
Хотя виноват Юн, а Сигваль защищал ее. Как бы безумно это не звучало.
Вчера, отчаявшись победить в споре, Юн пытался взять ее силой. Она вырвалась и убежала. Сигваль нашел ее рыдающей под кустом. И пошел разбираться.
А сегодня хочет получить приз сам?
Но он…
Она сама хочет. Она пришла к нему. Благодарить, что вступился за нее. Она хотела просто сказать это, самое больше, поцеловать на прощание… она выходит замуж.
Он улыбается.
— Ты не уходишь?
— Ухожу, — говорит она.
Он улыбается шире.
— Я вижу. Но, может быть, пока еще не совсем ушла, ты поцелуешь меня? Последний раз?
Сигваль не двигается. Нет, остается на месте, но каким-то образом она снова в его руках. Он обнимает ее… Это она сама вернулась?
— На тебя даже смотреть страшно, — тихо говорит она. — Не могу… Шрам ведь так и останется?
Юн бы обиделся. Если сказать такое Юну, что он некрасив, что с опухшим порезанным лицом он просто страшен — он бы обиделся.
— Не смотри, — шепотом говорит Сигваль. — Закрой глаза. Вот так…
И целует ее в уголок закрытого глаза, нежно гладит по спине.
От него пахнет одуванчиками. Сладким медом. Это она сплела ему венок — золотой, как корону.
Дело совсем не в красоте.
Рядом с Юном она всегда чувствует, как он старается завоевать ее. Да что уж, как старательно пытается затащить ее в постель. Старается ей понравиться, прямо из кожи вон лезет. Он хочет победить. Ему нужна победа, а не она сама. Нет, рядом с ним чудесно, но все же…
