Сказать что-то более связанное она сейчас не в силах.
Он фыркает! Он еще умудряется смеяться над ней в такие минуты!
И вдруг подхватывает ее, поднимает, и тащит в сторону.
— Идем!
Словно добычу.
— Что ты делаешь! — нет, она еще не до конца потеряла разум. — Отпусти! У тебя же рука!
— Не отпущу, — возмущается он. — Я тебя и одной рукой унести могу, ты легкая.
Хвастовство… нет, он все же ставит Оливию на ноги, она чувствует, как правая рука у него чуть подрагивает от напряжения… ну, куда?! Мальчишка… Но все равно не отпускает, как и обещал. Обнимает так крепко, что деться некуда.
И утаскивает ее в палатку, укрывая от посторонних глаз.
39. Оливия, в последний раз
Лагерь на берегу Райны.
Сейчас Сигваль вылезет из постели, уедет… А потом — кто знает, как обернется.
Может случиться, что она его больше никогда не увидит.
Может случиться, что она не захочет его больше видеть.
То, что он собирается сделать… слезы Оливии его не остановят. Есть грань, когда интересы одного человека теряют всякое значение. Сигвалю нужно добиться своего, во что бы то ни стало, получить земли, компенсацию и, в итоге, власть. Как бы пафосно это ни звучало, но он действует в интересах Остайна. А сохранит или потеряет при этом любовь Оливии — уже ничего не значит. Личное счастье ничего не значит. Только долг и справедливость… то, как Сигваль видит это.
Оливия не станет плакать и просить его о милосердии. Это будут не честно.
Простила ли она его за то, как он поступил с Каролине? Скорее, приняла, как данность. Сочувствует ли она сестре? Нет. Каролине желала ей смерти и даже пыталась отравить. Если Сигваль убьет Каролине, это будет справедливо. Убей, или убьют тебя.
Но есть что-то большее, с чем не выходит смириться. Не дает покоя…
Он тихо лежит, обняв ее, уткнувшись ей в плечо. Тихо-тихо.
Они так и не спали этой ночью. Оба.
Они тихо лежали, разговаривая о чем-то совсем незначительном, далеком, всяких пустяках. Или просто молча. Прижавшись, согревая друг друга. Сигваль лишь осторожно целует ее… Тот самый Сигваль, не спать с которым Оливия привыкла по совсем другой причине. Попробуй, усни с ним! И на утро все тело болит… А тут — только, прижавшись, лежит рядом, гладит ее осторожно, кончиками пальцев… обвив ногами ее ноги…
Страшно.
Словно она уже отказалась от него, но еще не успела это сказать, и есть только мгновение до приговора…
Он обнимает.
Осень. Пока снова добрались до Райны — настала осень. Словно целая жизнь прошла. Ночи холодные. Вчера шел дождь. Но рядом с Сигвалем, под одеялом — тепло, и невозможно представить, что сейчас придется отпустить его в эту осеннюю сырость. Остаться одной. Солнце встало, видно, как свет пробивает сквозь полог походного шатра, где-то уже слышны голоса, утренние звуки просыпающегося лагеря.
Сейчас он уйдет.
Вдалеке гудит труба, поднимая солдат. Всего лишь утренние построения.
Сигваль вдыхает глубоко, задерживает дыхание, собираясь с силами.
Потом чуть приподнимается на локте, заглядывая Оливии в глаза. Смотрит. Словно пытаясь запомнить ее. Словно прощаясь.
— Возвращайся ко мне, — тихо говорит Оливия. — Ты мне очень нужен. Я буду ждать. Я больше не представляю своей жизни без тебя.
Отпустить его — словно потерять часть своего сердца.
Он улыбается едва заметно.
— Я тоже, — говорит он. — Я люблю тебя.
— И я тебя люблю.
— Мне нужно идти, Лив.
Но в его глазах так отчетливо стоит, что уходить он не хочет.
— Еще немного… — она прижимается к нему, что есть силы. Вот отпустит сейчас, и все…
Он целует ее.
— Еще немного… — шепотом говорит Оливия.
Пожалуйста, не уходи! Нет… остаться, она, конечно, не попросит. Не скажет. Зачем просить невозможное?
Легкая ухмылка на его лице.
И лицо такое, словно мосты уже сожжены. Этой ночью. Все решено. Назад пути нет. И теперь у них есть еще только несколько мгновений полета — вот так, обнявшись. А потом — все… И в этом какая-то отчаянная свобода.
Лишь несколько мгновений…
Искра мелькает.
Он подхватывает ее под плечи. Чуть сдвигается, разводя коленом ее ноги.
— Один разок, и я побежал… — он почти улыбается. — Нельзя же уйти просто так.
Словно он уйдет лишь на несколько часов, на день, на пару дней. Словно это ничего не изменит.
— Да, — выдыхает Оливия.
Так проще. Сделать вид…
Он подхватывает ее, держа за бедра, и медленно входит в нее с тихим стоном такого облегчения и удовольствия разом, словно человек, которому удалось выпрямиться и расслабиться после невыносимо тяжелого дня. И вот теперь, наконец, хорошо… И Оливия невольно стонет тоже. И бесконечно долгое мгновение они лежат так — обняв друг друга… больше чем обняв.
Я тебя не отдам! Оливия даже не понимает, говорит ли это вслух, или только невнятно всхлипывает. Ты мой!
Он толкается в ней, сначала легонько, потом почти резко, и снова, и это так невозможно хорошо. Чувствовать его, быть с ним. Когда он с ней — весь мир перестает существовать. И она полностью отдается этому движению, этому чувству, выгибаясь, двигаясь навстречу, обхватывая его ногами, еще больше толкая в себя. Он ей нужен. Весь. Без остатка. До глухих безумных стонов, до прокушенных губ. Еще больше. Так, что не хватает дыхания.
Сколько у них было таких безумных ночей? В придорожных трактирах, походных палатках, и даже как-то на конюшне — быстро и горячо, прямо стоя, когда он прижал ее к стене… словно они пытались украсть у судьбы свое счастье, боялись не успеть.
И, порой, она чувствовала себя не благородной принцессой и законной женой, а любовницей, легкомысленной девчонкой, ищущей простой плотской любви, маленькой шлюшкой, чего уж там… Особенно где-то на привалах, беззастенчиво сидя у Сигваля на коленях, когда он обнимал и ласкал ее, целовал и шептал всякую чушь на ушко. Но здесь не дворец и все свои. Они поймут правильно. Рядом с Сигвалем невозможно иначе. Невозможно быть благовоспитанной и благочестивой… Зачем? Ей просто хорошо с ним.
Остатки своего благочестия Оливия похоронила, когда в постели она, повинуясь внезапному порыву, попыталась завалить Сигваля на бок, и он легко поддался ей, и даже перекатился на спину, так, что она оказалась сверху. И немного качнула бедрами, устраиваясь на нем, прислушиваясь к своим ощущениям. Ей понравилось. Она могла сама двигаться на нем так, как ей хочется — быстрее, медленнее, глубже… Не то, чтобы Сигваль делал что-то неправильно, наоборот, но просто немного свободы… неожиданно для нее. Чувствовать, что она тоже имеет право делать так, как хочет сама, для собственного удовольствия. Да, ей понравилось. И ему нравилось совершенно точно, а значит, все правильно. Его пальцы гладили ее живот, ее бедра, подхватывая и помогая держать ритм.
