5. Ингрид, утренняя нежность
— Завтрак готов…
Проснувшись, Ингрид не сразу понимает, кто лезет к ней обниматься. Это так странно.
Ее целуют в плечо, потом в шею, щекотно трутся щекой о скулу.
— Ну, если вставать не хочешь, я сожру все сам, — с теплой усмешкой.
Она вздрагивает. Едва не подпрыгивает от этих слов. Разворачивается к нему.
Все, что было вчера вдруг разом встает перед глазами.
До паники.
— Не пугайся, это, всего лишь, я.
Сигваль. Всего лишь…
Он обнимает ее, осторожно гладит ладонью живот.
Мальчишка. Удивительно, каким мальчишкой он выглядит с утра. Такой расслабленный и довольный, почти беспечный. Светлые волосы, серые глаза, даже немного веснушек на носу — она и не заметила. Волосы мокрые… Он успел умыться или даже поплескаться вовсю, вон, грудь тоже слегка мокрая.
Он смыл кровь…
И он все еще голый.
От него пахнет нагретой водой и мылом. И жареным беконом еще… или не от него, а просто пахнет, завтрак же принесли.
Едва рассвет.
Бог ты мой, пошевелиться после вчерашнего Ингрид не в силах. Если бы не это — можно было бы решить, что те забавы ей приснились. Или, вернее, что снится сейчас. Снится, как Сигваль нежно и неторопливо обнимает ее, берет в ладонь ее грудь, гладит большим пальцем — чуть-чуть щекотно и так приятно. Даже пугает немного, потому, что так не может быть.
И, наверно, поэтому она…
— Я не хочу завтрак, я хочу спать.
Невольно сжимается, пытаясь подтянуть колени, закрыться…
Боится поверить. Лучше уж сразу.
Если бы она сказала такое мужу, если отказалась идти с ним, он бы ее убил. Самое меньшее — вытащил бы из постели за волосы и…
— Ладно, — соглашается Сигваль, целует в плечико, у него такие теплые губы. — Значит, мы можем не торопиться.
Он гладит ее грудь осторожно, почти задумчиво, обводит пальцем сосок, чуть сжимает, тянется к ней губами, и, точно так же, как пальцем, обводит языком. Медленно… Это кажется так странно… Просто потому, что от Сигваля она ожидает другого. А он ведет пальцами на живот, и всей ладонью, мягко прижимая к себе. Глубокий вдох. И тело Ингрид само подается к нему, отвечая на эту ласку, непроизвольно, со стоном… Но в голове… в голове почти смятение. Невольное ожидание удара, как только она расслабится.
Но он лишь разворачивает ее к себе. Под себя. Разводит ее ноги, чуть приподнимая, направляя.
Разглядывает ее.
— Ты невероятно красивая, — говорит просто и без затей, от души.
Его ладони скользят по ее коже, так, что хочется выгибаться им навстречу.
А потом Сигваль наклоняется к ней и целует в губы. Все так же искренне, и так горячо. И, вместе с поцелуем, входит в нее, медленно, тоже лаская, наслаждаясь этим движением… Обнимая и прижимая к себе, наполняя собой.
И это вдруг болью отдается в сердце. Едва не до слез.
Ингрид не понимает…
Это больше не похоже на игру, на взаимное удовлетворение, даже на страсть… что-то большее. Пусть мимолетное, но настоящее чувство.
Ингрид не готова.
Нет, она боится. Это чувство не наполняет ее сердце, а лишь отдается звенящей пустотой. Она больше не может любить, даже вот так, на одно утро. После всего, что с ней было — любовь безвозвратно выгорела внутри.
Нежность отдается тоской и тянущей болью.
И то, что происходит сейчас…
— Что это за тюленьи ласки? — говорит она, лишь только он отрывается от ее губ.
Сломать это наваждение.
— Тебе не нравится? — он все еще довольно улыбается, ничего не изменилось, только где-то в глазах…
— Мне нравилось вчера… поживее. А для этого мог бы и не будить меня.
Провокация. Пусть лучше он ударит ее, чем так. Пусть лучше ей будет больно сейчас… потому, что если позволить ему, поверить — то будет в стократ больнее, когда он уйдет.
— Поживее? — его ухмылка становится жестче. Он крепче обнимает ее за бедра, и резко толкается в ней. — Так?
— Еще! — требует она. — Побыстрее.
И он дает ей еще. И резче, и глубже… больнее. Так же, как вчера, а, может быть, даже куда злее, потому, что вчера это был искренний порыв, а сейчас — идет от разума, не от сердца. Еще резче и еще. И никому из них двоих от этого не хорошо. То есть — не так. Не так хорошо, как должно было быть. Ингрид кричит под ним, сама не понимая, от наслаждения или от обиды.
Он кончает, и тут же, без паузы… только один выдох… поднимается на ноги.
Идет одеваться.
Нет, сначала немного воды в лицо — остыть. И все.
Это непостижимо.
Ингрид пытается прийти в себя, отдышаться, справиться с навалившейся слабостью.
Но когда находит в себе силы хотя бы сесть — он уже натянул штаны и почти застегнул сорочку.
— Ты можешь не вставать, — бросает ей через плечо. — Я буду занят весь день, никто не потревожит тебя. Спи, еще очень рано. Потом скажи слугам, тебе принесут завтрак. И твое платье скоро принесут, я распорядился. Отдыхай.
В его голосе сухая отстраненная вежливость.
Мальчишка… Бог ты мой! Она задела его чувства. Но он слишком взрослый и слишком сильный, чтобы это показать. У него ведь вообще нет никаких чувств — это известно всем.
Нельзя же так!
Собравшись с силами Ингрид встает.
Успеть, пока он не ушел.
Подходит, обнимает его сзади, когда он почти застегнул камзол.
И телом чувствуя, как он напряжен, и как напрягается еще больше от ее объятий. Но не пытается освободиться.
Не оборачивается. Просто ждет.
— Прости, — говорит она.
- Не говори глупости.
— Прости, — она качает головой, прижимается щекой к его плечу. — Я испугалась. Нежности… Я не привыкла, что со мной так… испугалась… прости…
Теряется вдруг. Как все это выразить словами?
Он вздыхает и немного расслабляется. Потом поворачивается и целует ее в висок.
— У меня сегодня тоже много дел, — говорит спокойно и ровно. — И к вечеру, неизбежно буду злой, голодный и с желанием кого-нибудь убить. Если захочешь — приходи. Будет так, как тебе понравилось. Без тюленьих ласк.
Несколько мгновений смотрит ей в глаза.
Где-то там, на дне — одиночество.
— Отдыхай, — говорит небрежно, потом поворачивается и уходит.
Одиночество. Она тоже остается совсем одна.
