— Кто ты такой?
— Хёд, — говорит он. — Меня здесь в лесу нашли, неподалеку, полумертвого. Шельда выходила. И я ничего не помню о своем прошлом.
— И давно ты… тут?
— С конца осени, — говорит Хёд.
— После Фесгарда? — уточняет Эван.
Хёд пожимает плечами.
Слышно, как Шельда отходит куда-то в сторону, слышно шорох.
— Я рубашку постирала и зашила, — говорит она. — Сейчас отдам.
— Спасибо, — говорит Эван. Чувствуется, как приглядывается настороженно. — Значит, ты слепой?
— Слепой, — соглашается Хёд. — И одноногий, к тому же.
Эван хмыкает.
— Мне говорили про тебя.
Так, без особого одобрения.
— Так что? — говорит Хёд. — Когда за вами придут?
— А тебе, слепой, есть до этого дело?
— Как знать, — говорит Хёд. — Плохая это идея, откупиться ненужными людьми. Крайне опасная, как для вас, по большому счету, так и для Леса.
— «Для вас»? — удивляется Эван. — А ты точно уверен, что не с нами?
— Твоя рубашка, — говорит Шельда, подходит, отдает Эвану. Тот одевается. — Почему же идея опасная? — говорит она.
— Лесу это не интересно, — говорит Хёд, — потому, что тварям нужна погоня и битва. Жрать привязанную добычу, которая не может сопротивляться, они, конечно, станут, но это плохо утоляет голод Леса. Не та кровь. Слишком быстро захочется еще. Это пустая возня. Разве что выпускать и устраивать травли в лесу. Развлечение…
На последних словах Шельда отчетливо вздрагивает, ее магия мерцает. Подобных развлечений она, конечно, не одобряет.
— По-твоему, лучше разорять деревни и убивать невинных людей? — говорит она.
— Конечно, лучше убивать виноватых, — Хёд ухмыляется. — Как думаешь, скоро у Йорлинга закончатся каторжники? Их будут возить сюда на кораблях, в кандалах, как скот. Потому, что вот так, — Хёд показывает на Эвана, — крайне нерационально. Магия дорога, трудоемка, и камешек… не напасешься на них. Это пробный заход. Потом аппетиты вырастут. Проще заковать в железо сотни, посадить на корабли и поставить надсмотрщиков. Торговля людьми — такое дело, стоит лишь начать. Прибыльное. Готов поспорить, это идея Вальдена. Ведь так?
— Хм, — говорит Эван, садится на лавку. — А интересно тут у вас, ребята…
Да пусть слушает, Хёду нечего скрывать. Если б Шельда хотела Хёдовой смерти, она бы давно убила. А люди… они не справятся. Для Эвана никакого интереса убивать нет, даже если узнает, у него свои заботы. Да, он может услышать лишнее, но, так же, случайно вмешавшись в разговор, Эван может сказать такое, чего никогда не ответит на прямой вопрос.
— Это предложила Хель, — говорит Шельда.
— Чушь, — говорит Хёд. — Я верю, что у Хель были веские причины согласиться на это. Вряд ли из человеколюбия… Причины были, но предложила не она. И я б остановил это, пока не поздно.
— Ты не сделаешь этого!
Хёд лишь смеется.
— Думаешь, я смогу? И как ты себе представляешь? Шельда, а ты разве не для этого разбудила меня? Чтобы вмешался? Я же три месяца валялся без сознания, и очнулся как раз в нужный момент. Что-то не верю в такие совпадения.
— Ты не понимаешь! После того, что творилось в Фесгарде, после всего этого ужаса… когда твари врывались в дома и разрывали… женщин, детей… — у Шельды отчаянно срывается голос. — Неужели, если есть шанс хоть немного избавить людей от такой резни, таких набегов, ты…
— Да, — говорит Хёд, — я кровожадная тварь. Так это была твоя идея, с выплатой дани людьми?
Сейчас он готов поверить во что угодно, даже в то, что кажется совсем нереальным.
— Нет…
— Я знаю, что герцог Уго Вальден действительно ездил в Лес на переговоры, — говорит Эван, ему явно интересно. — И нами занимались его люди. Он уверял, что Йорлингу и императору это выгодно. Откупиться малой кровью…
У Эвана свои сомнения на этот счет.
Очень хочется сесть, спина ноет и плечо, Хёд весь день с этой шваброй развлекался… но искать скамейку или стулья на ощупь сейчас не очень правильно. Придется немного постоять.
— У Вальдена хороший флот, — говорит он. — И Вальден промышляет разбоем за Зеленым Мысом и в Ишен-Кхаке. Огромный ресурс пленных и рабов, нужно только найти рынок сбыта. Но в империи рабство запрещено. А теперь он станет официальным торговцем скота и мяса для тварей. Те же невинные люди, Шельда, только чужие. Чужих детей тебе не жалко?
— Не детей, — говорит Шельда.
— Пока нет, — говорит Хёд. — Понимаешь… я не знаю, как правильно объяснить тебе… Но есть очень тонкая грань, переходя которую человек перестает быть человеком. И даже не важно, по какую сторону границы Леса он родился. Пока готов сражаться — ты жив, и тебя воспринимают как равного, как силу, с которой стоит считаться. Даже если ты слаб. Даже если ты привык убивать не задумываясь. Твоя воля делает тебя человеком. Это важно для обеих сторон. Когда лорды леса перестают видеть в людях людей, они сами превращаются в тварей, никакая мораль больше не сдерживает их. Только не надо говорить, что морали там никогда не было, ты просто не представляешь, каково это, когда ее реально нет. Лес и так скоро сожрет всех, кто живет в нем, а перестать сопротивляться зову крови — значит сдаться сразу. К чему сопротивляться, если мясо само идет к тебе, добровольно? А здесь… ты же видишь, что происходит в деревне? Лес уже начал прорастать в этих людей, и от этого никуда не деться. Они готовы откупиться, лишь бы их не тронули. Могу поспорить, что если Лес потребует от каждой матери отдать по ребенку, они будут рыдать тут всей деревней, но отдадут. Будут стоять, рыдать и смотреть, как твари рвут их детей. Потому, что уже не могут иначе, Лес уже в них, они не могут сопротивляться его воле. И Нораг был прав — лучше сражаться до последнего, а потом сдохнуть, даже если смерть будет мучительной. Но гораздо мучительнее жить вот так.
Шельда молчит.
Только рваные всполохи магии над ней выдают волнение.
— Две недели, — говорит Эван. — Нам велели валить лес для строительства. Потом, после нас уже, как сойдет снег, будут ставить пристань. Я не могу сказать точно, но думаю, что две недели у нас есть.
* * *
Пальчики у нее тонкие, осторожные… И тонкие ручки… впрочем, силы в этих ручках достаточно, не благородная девица, деревенская, привычная к работе.
— Ну, что же ты… ох, сейчас… да как же…
И кудахчет взволнованно, словно наседка, пытаясь Хёда поднять. Только он все равно слишком большой и тяжелый для нее.
Решил прогуляться утром, швабра скользнула по тонкому утреннему льду, и он упал. Второй раз уже упал. Но в первый раз успел быстро подняться сам, а во второй подскочила вот эта девочка. Швабру его подняла, и держит, не дает, просто не сообразила… Пытается подать то руку, то поставить плечо, только опираться на нее, такую тоненькую и хрупкую…
