— Шельда, подожди, — он морщится, поднимает ладонь, останавливая ее. — Я вовсе не осуждаю тебя. Я отлично понимаю, как тяжело терять близких и как сильно можно ненавидеть убийцу. Это нормально — желать мучительной смерти своему врагу. Не выжить, если оставлять зло безнаказанным. Но дело не в том… Прости, но когда такие, как ты, говорите о мире, любви, справедливости, о том, как ужасны твари, как недопустимо проливать кровь, как насилие категорически неприемлемо… о том, какие вы светлые и ранимые люди… Но все это ровно до тех пор, пока насилие не касается вас самих. И тогда сразу: «добить, значит подарить легкую смерть». Слушая тебя, я слышу Свельга, он поет об этом всю свою жизнь.
— Теперь ты будешь ненавидеть меня?
— Я? Зачем? — Хёнрир удивляется. — Я сделал то, что сделал и поплатился за это, вполне закономерно. Кровь за кровь. Я не собираюсь оправдываться и, вернись все назад, поступил бы так же. И ты все сделала так, как должна. Но… ты меня бросила. И как же я выжил?
Шельда, кажется, утирает слезы.
— У Оддни овца убежала, они пошли искать овцу и нашли тебя. Спустя неделю. И ты был еще жив. Притащили тебя в деревню. Что мне было делать?
— Одно движение руки, и я бы тихо умер у тебя на руках. Ну, либо не тихо, а в страшных муках, если бы это тебя больше порадовало. Почему нет?
— Прекрати! Хёнрир… я не знаю. Я много думала об этом. Когда Ильгар выдирал все свои нити из тебя, когда я увидела… Их было столько! Даже мертвую тварь такая плотная сеть разорвет, ничего не останется. Я не могла понять, как все это могло держаться в живом человеке. Как можно было оставаться живым, когда все это внутри…
— Такая сеть выросла не за один день. Почти двадцать восемь лет. Я сам удивляюсь, как смог продержаться столько, был уверен, что и до двадцати-то не доживу.
Он улыбается.
— Сила, которая в тебе, просто чудовищна, — говорит Шельда. — Ты же ведь понимаешь, что сила Ильгара, это не сила одного человека, это сила всей сети Леса, всех, кого он держит, из кого тянет магию, сила земли, в которую проросли его корни. Бесчисленные источники питают его. Ты, все эти годы, сопротивлялся ему в одиночку. Когда Ильгар начал рвать и выдергивать из тебя свои нити, он, неизбежно, начал рвать и твои, там все было переплетено настолько, что почти срослось… Там, где не мог выдернуть, Иль рвал свои нити, и, сворачиваясь, умирая, они ломали твои кости… Ты пытался сопротивляться, но боль оглушала тебя. И только так мы, вместе с Ильгаром, смогли справиться. Мы с ним — против тебя. Твою силу мы запечатали остатками твоей же сети. Рано или поздно эту печать сорвет. Я уже сейчас вижу, как магия просачивается, ты можешь восстанавливаться быстрее. Пусть пока еще не можешь тянуться к другим, но твоя защита уже развернулась и горит. И я никак не могу помешать. Потому что любое мое действие, любое касание — лишь усилит внутреннее сопротивление в тебе. Ты слишком привык сражаться с внешним давлением, это происходит само, неосознанно. И когда печать сорвет, мне даже представить страшно, что будет.
— И что ты собираешься делать? — говорит Хёнрир.
Шельда вздыхает.
— Я должна либо убить тебя сейчас, — говорит она, — либо позволить твоей силе вернуться. Но я еще не решила. Мне нужно понять, что ты за человек, Хёнрир, и каким станешь, если получишь свободу. Понять, что движет тобой.
— У тебя есть какой-то план?
— Да, — говорит она, на этот раз без слез, почти твердо. — Тварей нужно остановить. Это зашло слишком далеко.
Глава 9. Тьяден
— Хёд! — радостно кричит Тьяден с порога. — Я тебе костыль принес! Мы с Эваном сделали костыль!
Шельда сидит на стульчике на кухне, глаза красные… Но увидев Тьядена — встает.
— Надо закончить с ужином, — тихо говорит она. И еще что-то Хёду говорит, совсем тихо.
У Тьядена сердце болеть начинает, когда он видит ее такой.
— Что случилось, Шельда?
— Ничего, — говорит она, вытирает глаза, отворачивается. — Мы просто разговаривали. Я вспоминала прошлое.
— Отца, да?
— Да, — говорит Шельда. — Все хорошо. Иди, принеси сыр из погреба, потом умойся и порежь хлеб.
Тьяден бросает на Хёда быстрый взгляд. Все же, слезы Шельды он никому не готов простить. О чем?
Но Хёд сам стоит хмурый, задумчивый.
— Мы сделали костыль, — говорит Тьяден, подходит ближе. — Эван делал, но я помогал. Он мастер! Попробуй. Это должно быть удобнее, чем со шваброй.
— Спасибо, — говорит Хёд, протягивает руку.
Тьяден отдает ему.
Хёд отставляет швабру к стене, берет костыль, примериваясь, крутит его. Потом пытается опереться и сделать шаг. И еще один.
— Хм, — говорит он, — отлично! Не соскальзывает и крепче стоит. Так действительно удобнее.
— Вот видишь! Он мастер, я же говорю. Шельда, а я Эвана к нам на ужин позвал, ты же не против? — Тьяден вдруг слегка смущается. — Он меня сражаться обещал научить. Знаешь, как он дерется? Почти как отец.
Шельда улыбается. Правда, чуть снисходительно, как она умеет, и под ее взглядом Тьяден чувствует себя бестолковым мальчишкой. Отец учил его, а в деревне совсем не с кем…
— Конечно, пусть приходит, — говорит она.
И Тьяден бежит за сыром.
Потом режет хлеб, помогает Шельде накрыть на стол.
— О! — замечает вдруг, — а ты Хёду сапоги нашла!
— Да, — говорит Шельда, — не стоит ходить по улице босиком, там снег еще.
Тьяден смотрит… долго не может понять, что же смущает его. Не простые сапоги… высокие, черные, из мягкой, хорошо выделанной кожи… подошва крепкая, с небольшим каблуком для верховой езды… Всадник. Благородный господин?
— Хёд, это ведь твои сапоги? — говорит Тьяден.
— Да, — говорит он. — Шельда сказала, что нашли меня в них.
— А у тебя левый — веревкой привязан, — говорит Тьяден. — Он тебе велик? Сваливается с ноги?
Хёд весело фыркает.
— Ты внимательный парень! Но, боюсь, мне нечего ответить тебе. Думаешь, меня нашли в чужих сапогах?
— Или раньше нога у тебя больше была. Ты мог ходить?
— Кто знает, — говорит Хёд.
— Садись за стол, — говорит Шельда. И вдруг громко, — Эван! Не стой за порогом, заходи!
Раньше, чем тот успел постучать. Но Шельда может услышать.
Эван открывает дверь.
— Шельда… — говорит он.
— Ты громко топаешь, — говорит она. Хотя Тьяден не слышал ни звука. — Проходи.
— Тьяден позвал меня, — говорит Эван, слегка неуверенно, словно Тьяден еще совсем ребенок и не имеет права приглашать гостей.
— Да, — говорит Шельда. — Поужинаешь с нами?
