— Замерзнешь, — тихо говорит он. — Куда же ты выскочила так?
Она качает головой.
Он протягивает руку, помогая подняться, Шельда пытается сделать шаг, но спотыкается снова, снега по колено и внизу старая прошлогодняя трава.
Тогда Эван просто подхватывает ее на руки и несет к деревне. И только потом ставит на дорожку. Заглядывает в глаза.
— Как ты? — спрашивает он.
Тепло и неподдельное участие в его глазах.
В этом есть что-то совершенно безумное, неправильное.
Сейчас все равно кто она и кто он, просто человек, которому не все равно, который готов поделиться своим теплом… просто так.
— Шельда?
Она обнимает его, уткнувшись носом в его плечо. Он обнимает в ответ, ничего не говорит, просто гладит по волосам. Только: «все хорошо… все будет хорошо, Шельда». Так хочется ему верить. Не отпускать. Так хочется опереться на кого-то, почувствовать, что не одна. Даже если решение все равно придется принимать самой, но хоть кто-то рядом…
Шельда поднимает глаза.
Эван, чуть неуверенно, пытается улыбнуться ей.
— Как ты? — говорит он.
— Хорошо, — она прижимается к нему крепче. Так благодарна, что он пришел за ней.
Эван улыбается, осторожно убирает прядь волос, которая выбилась ей на лоб. Проводит пальцами по щеке. У него жесткие, грубые пальцы, но это все равно приятно.
Он так смотрит…
А потом касается губами ее лба… так, словно это вопрос.
— Шельда…
Его руки… одна ладонь у ее щеки, он чуть поглаживает большим пальцем… другой ладонью прижимает ее к себе. И дыхание сбивается.
Может быть, это неправильно, но уже не важно сейчас.
Шельда сама тянется к нему губами. И он целует, не раздумывая, горячо и безумно отчаянно, словно бросаясь в пропасть. Без слов. Сейчас нет сил ничего объяснять. Они просто нужны друг другу. Им обоим нужно немного любви и тепла. Слишком темен мир вокруг…
Сейчас. Все остальное не важно.
Просто почувствовать, что она еще жива, что ей есть ради чего сражаться за этот мир. Что она нужна кому-то. Если сила питается от любви — она может не только брать, но и отдавать, меняя все рядом с собой…
Его горячие губы… его пальцы нетерпеливо сминают ее платье под курткой, пока не пытаясь пойти дальше, но…
— Шельда… — его голос становится хриплым, чужим.
Эвану тоже страшно сейчас. От его жизни почти ничего не осталось, и это попытка ухватить последнее. Капельку счастья.
— Я тебя никому не отдам, — говорит Шельда шепотом. — Никаким тварям!
Он вздрагивает, чуть отстраняется от нее.
— Нет, — говорит неожиданно серьезно, — не надо.
И хмурится.
— Я могу, — не понимает Шельда. — Я укрою. Лес отпустит тебя.
Он хмурится еще больше.
— Не надо, Шельда, — говорит он. — Если что-то пойдет не так, пострадают мои дети. Я не хочу этого. Не хочу рисковать.
— И твоя жена?
Он поджимает губы, смотрит на нее почти с тоской.
— И моя жена, — говорит, наконец.
— Ты ее любишь?
— Разве это имеет значение?
Он не рассчитывает увидеть ее снова. Не рассчитывает остаться живым.
— Наверно, не имеет… — тихо говорит Шельда.
Он качает головой. Отпускает ее, отступает на шаг. Почему? Он ведь хотел этого сам.
— Прости, — говорит Эван. — Не стоило. Давай пойдем в дом, а то холодно.
Холодно, теперь он в одной рубашке.
Оглядывается. Там, на крыльце ее дома стоит кто-то. Тьяден? Ждет их. Надо идти.
Немного обидно, но все, наверно, правильно.
— Пойдем, — говорит Шельда.
Эван кивает.
Они идут, рядом. Он все это время молчит, только смотрит под ноги.
И только перед самым крыльцом…
— Она не ждет меня, — говорит Эван.
— Что?
— Моя жена, — говорит он. — Она обрадовалась, сказала: «наконец-то, хоть твари сожрут тебя, и я стану вдовой, смогу выйти замуж снова». Она устала меня ждать, жить одна. За последние годы я почти не был дома, прихожу и сразу ухожу, на несколько месяцев. Она сказала — уже не помнит, как я выгляжу. У нас с ней два сына и дочь, а третьего сына она родила от другого. Она не ждет…
— Ты ненавидишь ее?
— Не знаю, — говорит Эван. — Когда только узнал — да, я был готов убить ее, чуть не убил… Теперь, наверно, я ее понимаю. Так жить невозможно.
Они идут…
Тьяден на крыльце явно нервничает, ждет их. Что-то случилось?
Шельда прислушивается невольно…
И вдруг — далекий вой, едва различимый, словно шум ветра.
— Слышите! — испуганно кричит Тьяден. — Шельда, что это?
Твари.
— Если ты еще что-то там не решила, Шельда, то тебе придется решать очень быстро, — говорит Хёнрир. — Лес услышал тебя.
И вот тут становится по-настоящему страшно.
Вой тварей… и снова… ближе и куда отчетливее.
Хёнрир сидит на табуретке у стола, но вся его поза, вся напряженная настороженность говорит о том, что он готов вскочить и бежать в любую минуту. И не прятаться, а сражаться. И плевать ему, что он слепой и без ноги.
— Он не тронет меня, — говорит Шельда, сама понимая, как наивно звучат ее слова.
— Тебя — да, — говорит Хёнрир. — А остальных?
— Ты хочешь сказать, что твари могут прийти сюда? — говорит Эван. — Просто так?
— Могут, — говорит Хёнрир. — Они могли прийти всегда, но сейчас Лес почувствовал опасность для себя, и он будет действовать.
Тьяден у двери, совсем испуганный, не понимающий, что происходит. Тьядена Шельда сумеет защитить… возможно, Эвана тоже.
Эван прислушивается. Он тоже не понимает, не знает всего, но сейчас он видит перед собой задачу, которую придется решить.
И все же… Ильгар благословил ее! Он не может после этого наслать тварей.
Хёнир понимает.
— Ты говорила с ним? — спрашивает он.
— Да. Но он… — какой она была дурой… слишком привыкла закрывать глаза и прятаться. — Он согласился со мной.
Как глупо это звучит. Все давно изменилось.
— Ильгар, но не Лес, Шельда, — говорит Хёнрир. — Для Леса на первом месте не разум, а инстинкты, голод, страх. И сейчас он видит в тебе источник опасности, как бы ты сама не была важна для него. Но он сначала убьет, а потом поплачет над тобой.
