— Знаю. И знаю, что ты никогда не просила ничьей помощи. Ты все сама. Да, не серчай, но я тебя изучал. Просто потерял покой и сон.
— Не ты один. Надеюсь, не по выдержкам из жёлтой прессы. Я ее читаю и узнаю, как я оказывается круто живу? И когда работать ещё успеваю.
— Все будет хорошо. Если Ревизор дарит табличку, он автоматически берет на себя ответственность за покой того, кому ее вручил. — А теперь пошли. Я уже умираю с голоду.
Целую его в колючую щеку.
— Я тоже проголодалась. Идём.
— Егорка! Мыть руки и к столу! — шутливо грозно зовёт Любомир, сложив руки в виде рупора.
Я вздрагиваю, вновь отмечая, как же они между собой похожи. Но это нонсенс. Игра воображения. Такого просто не бывает.
Сын послушно даёт вымыть себе руки, я наполняю его тарелку салатом и режу мясо на кусочки.
— Что ты делаешь, мама? — вкрадчиво говорит Любчик. — Мужчины не так едят!
Пробует, не остыл ли шашлык, после чего дает шампур Горке. И они начинают есть мясо. И даже манера кусать у них одинаковая! А ведь они сделали это одновременно и не сговариваясь!
— Кьюто, Юмир, кьюта! — довольный Егорка жует, сощурив глаза.
— Кушай. Все для тебя.
Я слежу за Марченко, наслаждаясь сочным мясом. И вдруг замечаю нечто, что никак не вписывается в картину почти семейной идиллии.
Он смотрит на Егора, а глаза при этом темнеют. В них решимость. Ее слегка топит нежность, но у меня появляется тревожное ощущение. Он смотрит на него как… на своего ребенка, которого я забрала. Что за?
Даже опаляет жаром по затылку. Нет, нет, Лея, ну о чем ты подумала! Чуть в педофилов не записала. Но почему в его глазах та отчаянная решительность? Он так сильно хочет завоевать меня, что изучает Егора, как к нему подступиться? Да они и без того контакт нашли.
Марченко ловит мой взгляд. Темные глаза теплеют, но настороженность остаётся. Он гладит меня по щеке — на это не порыв души, а попытка замять неловкость.
— Мне давно не было так хорошо просто отдыхая на природе. А тебе, Лея?
— Тоже, — тревога отступает, бабочки в животе начинают щекотать крылышками. — Всё-таки отдых гораздо насыщеннее, когда рядом настоящий мужчина.
И настороженность уходит из его взгляда. Он вновь целует мои пальцы.
— Я сегодня почувствовал, что мы семья. Это так странно… и черт возьми, так восхитительно!
Мир становится ярче. Бабочки в животе начинают танцы.
Черт, я счастлива как никогда прежде!
Я сам не понимаю, что со мной.
Я растерян, воодушевлен, счастлив и шокирован одновременно.
Егор смеётся у меня на руках. Прижимается, как родной сын, хитро стреляет глазками-пуговками и, когда я строю в ответ смешную рожицу, прижимается носиком, неловко целуя. Внутри все обмирает, а в груди поднимается чувство нежности, любви и восторга. Даже в горле щиплет, словно от непролитых слез. И несколько раз за день глаза предательски увлажняются.
Лейла смотрит на нас с выражением такого же счастья на лице. Поначалу она была холодна и замкнута, общалась подчёркнуто вежливо. Я быстро сложил два и два.
Конечно же. Когда вчера я, потрясенный схожестью Егорки со своими детскими фото, сделал ноги из парка, она могла подумать только одно.
Общество любит клеймить незамужних женщин с детьми клеймом одиночек по жизни. Навязывает им крамольную мысль, что мало какой мужик согласится взять в жены женщину с "прицепом". Вот и моя Лея, сильная, независимая и гордая, попала под влияние этого мерзкого стереотипа. Можно его не признавать и презирать, пока жизнь не толкнет тебя в это лицом.
Так все и выглядело! Любомир Марченко, прожужжавший все уши Царской горячими и искренними речами, испугался перспектив. Думал, что справится, но когда увидел все в реальности, сбежал. А ведь я об этом не думал. Все было как в тумане. Хотелось протереть глаза, избавиться от наваждения и головокружения. Такое сходство не пояснить ничем.
Все, что мне было нужно в тот момент — ещё раз пересмотреть кипу детских фотографий и убедиться… убедиться, что мне не показалось.
Ночь прошла в раздумьях. Я напрягал память, вспоминал, проводил параллели. Где я мог до того столкнуться с Лейлой? Это невозможно. Таких женщин не забывают. Да и Славе я не изменял никогда, в тот момент мне казалось, что на ней застыл весь мир. Мы то выясняли отношения — шумно, до битья посуды, то мирились и улетали к океану, где стирались все обиды. Да и потом, когда она ушла, я долго не мог прийти в себя. Я никак не мог в тот период сделать с Лейлой то, результатом чего бы стало появление ребенка.
ЭКО. Вроде как для оплодотворения берут донорскую сперму. Но я никогда не был донором. Братьев у меня нет, отец же просто по возрастной категории бы не пошел. Что остаётся? Вероятность нашего с ней родства? Бред.
Решение пришло внезапно.
Сегодня я собирался сделать шаг, который позволит мне узнать правду. Прости, Лея. Я должен это сделать, чтобы не сойти с ума.
— Упс! — смеётся Егор, дёргая меня за волосы и вырывая несколько волосинок. Я игриво возмущаюсь.
— Ах так! Ну, лови!
Опасаюсь причинить мальчику боль, но он не замечает, когда я вырываю его тоненькую волосинку. Смеётся, потому что это игра. Опускаю его на землю.
— Раз, два, три, четыре, пять! Я иду тебя искать!
Егор со смехом убегает в свой вигвам, пока я стою, закрыв глаза руками. Лейла режет апельсины и не смотрит на меня. И тогда я осторожно запаковываю волосок Егорки в маленький пакетик на зип-застежке.
Это есть. Но мне надо ещё кое-что сделать.
— И где мой вождь бледнолицых? Я сейчас его найду! Буу!
Лейла прикладывает ладонь ко лбу и с нежностью смотрит на меня. Она счастлива. И внутри поднимается волна тепла. Я забываю о своих не вполне честных намерениях в этот момент. Даже не по себе становится от того, что я ее обманываю. Что этот пикник — единственный шанс выяснить правду.
Она не узнает. А если вдруг исход будет неожиданным для нас всех… Надеюсь, поймет.
Егорка сидит в вигваме, спрятавшись за большой плюшевой игрушкой.
