Воспитатель отделения и начальник отряда не любили Гнездилова, называли «тихушником» и «мародером», который никогда открыто не использует свою немалую физическую силу, а действует исподтишка и терпеливо ждет, когда противник истощится и ослабеет, чтобы обобрать его до нитки и в прямом смысле слова, и в переносном. Добивать поверженных, додавливать морально раненных, униженных и обиженных – вот что было его коньком. Леонид не стремился быть признанным лидером, находящимся на виду, его прельщала позиция серого кардинала, которого все считают рядовым членом сообщества, но без согласия и волеизъявления которого не принимается и не реализуется ни одно решение.
Максим Викторович все это знал. И про Леонида почти все понимал. Нехороший парнишка, это правда. Гнилой насквозь. Но ведь как жалко его – подростка-недоумка, изгнанного из круга самых близких, самых родных… Гнездилова переводили на строгий режим, затем снова на обычный, шли месяцы, парню исполнилось 17, через год придется решать вопрос о переводе в исправительную колонию. Веденеев каждый месяц вызывал к себе осужденного Гнездилова и втолковывал, что на взрослой зоне небо покажется с овчинку, и Лене нужно очень постараться, чтобы его не перевели. Если вести себя хорошо, искренне раскаяться, добросовестно учиться в школе, то можно заслужить и облегченный режим, и льготный, то есть досидеть оставшийся срок в достаточно комфортных условиях, иметь возможность даже выходить в сопровождении воспитателей за пределы зоны и посещать всякие культурные мероприятия, например, в музей сходить, на выставку, на концерт или спектакль, на городской праздник. Третья часть срока, после отбывания которой можно ставить вопрос об условно-досрочном освобождении, уже позади, на Гнездилова ходатайство не подавали, потому как не показал себя исправившимся, но ведь впереди еще три с лишним года, так зачем же проводить их за колючкой, если можно постараться и выйти пораньше.
Леонид терпеливо выслушивал майора Веденеева, не сводя с него маленьких наглых глаз, потом произносил:
– Все, гражданин начальник? Мне можно идти?
– Ты хоть понял, о чем я тебе говорю? – безнадежно спрашивал Максим Викторович. – Если ты обижен на родителей, это не означает, что нужно нарочно и назло им гробить свою жизнь. Подумай над моими словами, Гнездилов, прошу тебя.
– Так я могу идти?
Каждый раз после таких бесед Максим Викторович давал себе слово больше попыток не предпринимать, но уже через несколько дней понимал, что будет пробовать достучаться до Лени снова и снова. С таким упертым взаимным отвержением внутри одной семьи он сталкивался впервые в жизни. Наличие и матери, и отца у несовершеннолетнего преступника – вещь нечастая, и Веденеев отчетливо видел, что в каждом таком случае оба родителя по-разному относятся к случившемуся. Один из них, чаще всего отец, занимает позицию более непримиримую, мать же готова жалеть и прощать, а то и вовсе не верить в виновность своей деточки. Случается и наоборот, конечно, но в любом случае отношение у двух родителей почти никогда не бывает одинаковым. А вот чтобы так, единым фронтом ополчиться на мальчишку и отрезать его от семьи, – такого Веденеев не припомнил.
Увещевания майора впрок не пошли, и весной 2003 года осужденного Гнездилова перевели в исправительную колонию.
Больше Максим Викторович Леонида никогда не встречал. Спустя годы слышал из разных источников, что Гнездилов, он же Леня-Мародер, круто поднялся в криминальной среде, сделал большие деньги на наркотиках, отсидел второй раз, получив не очень большой срок, а ныне процветает и благоденствует где-то далеко от родных краев. Но связей с областью не утратил и активно поддерживает местного авторитета Аржаева по кличке Аржо, который «держит» половину города.
Веденеев много говорил с сыном о Лене, причем не по собственной инициативе: Костик сам задавал вопросы и мучительно раздумывал о том, почему родители отвергли сына, а брат – брата. Потом вопросы стали реже, а затем и вовсе прекратились, и Максим Викторович сильно удивился, когда Костик дал ему прочесть свою рукопись. Оказалось, что сын думал об этом все годы. Веденееву даже на какую-то минуту стало неприятно и обидно, ведь если для Кости такой значимой оказалась проблема нелюбви родителей к ребенку, значит, эту проблему он считает своей. Важной для себя. Актуальной. Неужели Косте кажется, что его недолюбили? Конечно, он рано лишился матери, но Максим Викторович так старался, чтобы мальчик получал всю возможную заботу, внимание, уважение. Он очень любил своего сына и по-настоящему уважал его личность. Может ли быть, чтобы Костя этого не почувствовал?
Впрочем, обида быстро улеглась, хотя надо признать, что в первый момент Максим Викторович не справился с эмоциями и в довольно резких выражениях раскритиковал повесть. Текст и в самом деле был слабым и с точки зрения языка, и с точки зрения композиции, это правда, но ведь можно было и помягче высказаться, поделикатнее…
Оба они, отец и сын, много работали и не очень много общались. Жили бок о бок, любя друг друга и твердо зная, что рядом – родной и надежный человек. Максим Викторович старался задавать сыну как можно меньше вопросов, по опыту зная, что может получиться из гиперопеки и насколько тонка грань, отделяющая родительское внимание от назойливого любопытства. Он никогда не входил в комнату Кости без стука, не спрашивал, куда тот уходит, есть ли у него девушка и почему у него плохое настроение. Хороший педагог, Веденеев-старший всегда вовремя умел показать, что готов выслушать и обсудить, если у его немногословного сына появится желание поговорить и чем-то поделиться.
Желание такое появлялось у Костика в последние годы редко, но отец не считал это проявлением отчуждения или даже нелюбви. Характер, что ж тут поделаешь. А может, это и неплохо.
И вдруг появилась эта женщина, сноха судьи Гнездилова, со странным именем Лиана. Судья к тому времени уже умер, и вот жена его старшего сына решила найти Леонида, потому что ее овдовевшая свекровь очень уж тоскует. Причина показалась Максиму Викторовичу резонной. Если жена судьи вынужденно терпела разлуку с сыном под нажимом сурового и непреклонного мужа, то воссоединение с Леонидом могло бы и в самом деле вернуть ей радость жизни хотя бы частично. Но зачем Лиана Гнездилова приехала к Веденееву? Неужели она думала, что Максим Викторович назовет ей адрес Леонида? Какая наивность!
– На это я не надеялась, – сказала Лиана. – Понимаете, у меня совсем нет никаких связей в МВД, ни одного знакомого, которого я могла бы попросить собрать для меня информацию. Ленино имя было полным табу при жизни Виктора Семеновича. Если свекор что-то и знал, то никогда не говорил. Единственное, что мне известно точно – в какую колонию его направили после осуждения. Вот туда я и поехала. Там мне сказали, что вы очень интересовались Леней, пока он сидел, наблюдали за ним, и дали ваш адрес. Нужно же было с чего-то начинать, – она виновато улыбнулась. – Да и адрес давать не хотели, говорили, что не положено, пришлось прибегать к весомым аргументам.
Понятно. Если в советское время «кадры решали все», то теперь все решают деньги. А чем он мог помочь? Немногим. Максим Викторович знал только три факта: номер колонии, куда перевели Леонида, наличие второй судимости да его кличку – Мародер. Веденеев поделился с Лианой своими воспоминаниями об осужденном Гнездилове, ничего не утаил и под конец добавил:
