Дольф кивнул:
Есть еще что добавить?
Очень мне не хотелось втягивать Доминика, но слишком уж подозрительное было совпадение: в городе появляется сильный некромант, и одновременно некромантией устраняют вампира. Если он окажется ни при чем, я извинюсь. А если он замешан, то это дело тянет на смертную казнь.
Доминик Дюмар – некромант. Он только что прибыл в город.
А он мог бы это сделать? – спросил Дольф.
Дольф, я его только один раз видела.
Изложи свои впечатления, Анита.
Я вспомнила, как ощутила Доминика у себя в голове. Предложение учить меня некромантии. Главное было то, что убить Роберта и оставить тело так, чтобы мы его нашли, – это было глупо. Доминик Дюран не показался мне глупцом.
Мог бы. Он – человек-слуга вампира, так что вот тебе уже два члена группы.
Его хозяин-вампир знал Роберта?
Я вздохнула:
Мне ничего об этом не известно.
Есть у тебя телефон этого Дюмара?
Могу позвонить нашему ночному секретарю и спросить.
Отлично. – Дольф стал пробегать свои записки. – Дюмар – твой главный подозреваемый?
Я снова подумала.
Да, пожалуй.
Доказательства есть?
Он некромант, а это сделал кто-то, хорошо знающий некромантию. – Я пожала плечами.
Мы по той же причине подозревали тебя, – сказал Дольф и почти улыбнулся при этих словах.
Намек поняла.
Дольф закрыл блокнот.
Я тебя отвезу давать показания.
Годится. Могу я теперь позвонить Кэтрин?
В кухне телефон.
Зебровски открыл дверь.
Здесь вдова, и она в истерике.
Кто с ней?-спросил Дольф.
Рейнольдс.
Сквозь открытую дверь послышался женский голос, говорящий на грани крика:
Роберт, мой муж, убит? Этого не может быть. Не может быть. Я должна его видеть. Вы не понимаете, кто он такой. Он не может быть убит.
Голос приближался.
Ей не надо этого видеть, Анита.
Я кивнула, вышла и плотно закрыла за собой дверь. Монику я еще не видела, но слышала отлично:
Вы не понимаете, он не может быть убит!
Я могла ручаться, что Моника не поверит мне на слово, будто Роберт мертв всерьез и по-настоящему. Наверное, если бы там лежал Жан-Клод, я бы тоже не поверила. Я бы сама должна была посмотреть. Глубоко и тяжело вздохнув, я пошла навстречу убитой горем вдове. Ночь, черт ее побери, становилась все увлекательней.
20
Больничная палата была пастельных розовато-лиловых тонов, на стенке висела картина, изображающая цветы. На кровати было покрывало под цвет стен и розовые простыни. Моника лежала в кровати, подключенная к капельнице и двум разным мониторам. Лента, протянутая поперек ее живота, отслеживала схватки. К счастью, она пока давала ровные линии. Второй монитор следил за сердцебиением младенца. Сначала этот звук меня пугал: часто-часто, как сердце маленькой пичужки. Когда сестры меня заверили, что сердцебиение нормальное, мне стало спокойнее. Через два часа оно превратилось в успокаивающий звук на фоне белого шума.
Рыжеватые волосы Моники прилипли прядями ко лбу. Тщательно наложенный макияж размазался по лицу. Ей пришлось дать транквилизаторы, хотя это не слишком полезно для ребенка, и она впала в неглубокий, почти лихорадочный сон. Она вертела головой, глаза бегали под закрытыми веками, губы шевелились в каком-то сне – наверняка кошмарном после такой ночи. Было почти два часа, и мне еще предстояло ехать в участок давать показания детективу Грили. Кэтрин уже была в пути, чтобы сменить меня у постели Моники. Я была бы рада ее видеть.
На правой руке у меня остались полумесяцы ногтей. Моника хваталась за меня, будто боялась рассыпаться. На пике схваток, когда казалось, что Моника потеряет ребенка, как потеряла мужа, длинные крашенные ногти впивались мне в кожу, и только когда показались тоненькие струйки крови, сестры это заметили. Когда Моника успокоилась, они перевязали мне раны, но сделали это бинтами для детей с картинками из мультиков, так что у меня рука вся была покрыта Микки-Маусами и Гуффи.
На стенной полке стоял телевизор, но я его не включала, и слышался только шум воздуха в вентиляторах и стук детского сердца.
За дверью стоял полисмен в форме. Если Роберта убила радикальная группа, то Моника и ее младенец могли быть следующей целью. Если его убили из личных счетов, Моника могла что-то знать. Так или иначе, она была в опасности, и потому к ней приставили охрану. Меня это устраивало, потому что из оружия у меня остался только нож. Правда, без пистолетов я была как без рук.
Зазвонил телефон на прикроватном столике, и я бросилась к нему, испугавшись, что он разбудит Монику. Прикрыв рукой микрофон, я тихо сказала:
Да?
Анита? – Это был Эдуард.
Как ты узнал, где я?
Главное в том, что если я тебя нашел, то и другие могут.
Контракт еще действует?
Да.
Черт! А что там со сроком?
Продлен на сорок восемь часов.
М-да. Целеустремленный народ.
Я думаю, ты должна на время уйти в подполье, Анита.
То есть спрятаться?
Да.
Я думал, ты хочешь использовать меня как приманку.
Для этого нужно было бы больше телохранителей. Вампы и вервольфы – монстры, конечно, но все равно любители. Мы – профессионалы, в этом наше преимущество. В себе я уверен, но я не всюду могу быть.
Например, в женском сортире.
Эдуард вздохнул:
Подвел я тебя.
Я сама была неосторожна, Эдуард.
Так ты согласна?
Спрятаться? Да. Ты уже придумал место?
В общем, да.
Что-то мне не нравится твой голос, Эдуард.
Самое безопасное место в городе, и со встроенными телохранителями.
Где это?
Даже для меня мой голос прозвучал излишне подозрительно.
Цирк Проклятых, – произнес Эдуард.
Ты из ума выжил?
Это место дневного отдыха Мастера, Анита. Крепость. Жан-Клод заложил туннель, через который мы туда проникали, когда шли убивать Николаос. Там надежно.
Ты хочешь, чтобы я провела день в кровати с вампиром? Не пойдет.
Ты возвращаешься в дом Ричарда? – спросил Эдуард. – И насколько же там будет надежно? Насколько надежно тебе будет вообще где-нибудь на поверхности?
