Я прислонилась к двери.
Когда я была маленькой, мой отец часто подходил к матери сзади, обнимал за талию, зарывался лицом в ее волосы и спрашивал: «Как сегодня себя чувствует самая красивая женщина в мире?» Это он говорил не реже раза в день. Она смеялась и просила его не говорить глупости, но я была с ним согласна. Для меня она была самой красивой женщиной в мире.
Она была вашей матерью, а девочки всегда очень высокого мнения о матерях.
Может быть, но через два года после ее смерти папа снова женился. Женился на Джудит, а она была светловолосая, синеглазая и совсем не похожа на мою мать. Если он действительно считал, что мама была самая красивая женщина в мире, зачем он женился на какой-то нордической снежной принцессе? Почему не выбрал женщину маленькую и смуглую, как моя мать?
Этого я не знаю, ma petite, – сказал Жан-Клод вполголоса.
У Джудит была дочь на два года моложе меня. Потом у них родился Джош, и он был блондинистый и синеглазый, как все они. Я на семейных фотографиях – как темное пятно, попавшее по ошибке.
У вас почти такая же белая кожа, как у меня, ma petite.
Но волосы и глаза у меня мамины. Волосы не просто темные, они черные. Одна женщина даже спросила у Джудит прямо при мне, не приемыш ли я. Джудит ответила – нет, дочка мужа от первого брака.
Жан-Клод соскользнул с кровати, пошел ко мне, и мне пришлось опустить глаза к полу. Очень хотелось, чтобы меня обняли, утешили. Будь это Ричард, я бы пошла к нему. Но это не был Ричард.
Жан-Клод взял меня за щеку и поднял мое лицо к себе, заставляя глядеть.
Я прожил более трехсот лет. За это время понятие о красоте менялось много раз. Полногрудые, сухощавые, высокие, низенькие, стройные, круглые – все это в свое время считалось вершиной красоты. Но за все этитриста лет, ma petite, я никогда никого так не желал, как желаю вас.
Он наклонился ко мне, и я не отодвинулась. Его губы коснулись моих в осторожном поцелуе.
Он шагнул ко мне, и наши тела сдвинулись, и я остановила его, положив ему руку на грудь, но коснулась его обнаженной кожи. Пальцы скользнули по гладкости крестообразного шрама. Я тут же сдвинула руку – и под ней забилось его сердце. Немногим лучше.
Его дыхание щекотало мне шею, когда он шепнул:
Скажите «нет», ma petite, и я остановлюсь.
Горло перехватило так, что лишь с третьей попытки я смогла выговорить:
Нет.
Жан-Клод шагнул назад, лег на спину, как лежал раньше, опираясь на локти, ноги ниже колен свисали с кровати. Он глядел на меня – очевидно, подначивал подойти к нему. Я так думаю.
Не такая я дура. В какой-то темной глубине души жило искушение. У вожделения логики меньше, чем у любви, – иногда, но с ним легче бороться.
Я так долго изображал ради вас смертного. В марте, когда вы держали мое обнаженное тело, когда вы поделились со мной кровью, я надеялся, это будет поворотный пункт. Что вы сдадитесь своему желанию и признаетесь себе в своих чувствах ко мне.
Щеки мне залила горячая краска. Не было у меня приличного оправдания за столь далеко зашедшую любовную игру. Да, я проявила слабость, я виновата.
Я дала вам кровь, потому что вы умирали. Вы сами знаете, что иначе я бы ни за что этого не сделала.
Он глядел на меня, и это не был вампирский фокус – то, что заставило меня отвернуться. Это была чистейшая честность, которой я никогда у него в глазах не видела.
Теперь я это знаю, ma petite. Когда мы вернулись из Брэнсона, вы бросились в объятия Ричарда, как на спасательный круг. Мы продолжали встречаться, но вы от меня отдалились. Я это чувствовал и не знал, как этому помешать.
Он сел на кровать, положив руки на колени. На лице его отразились недоумение и досада.
Никогда ни одна другая женщина не отказывала мне, ma petite.
Ну и самомнение! – рассмеялась я.
Это не самомнение, ma petite, это правда.
Я прислонилась к двери ванной и попыталась себе представить.
Ни одна за триста лет ни разу не сказала вам «нет»?
Вам в это трудно поверить?
Если я могу, то и они могли.
Он покачал головой:
Вы сами не понимаете, насколько у вас сильная воля, ma petite. Потрясающая сила воли, вы даже не представляете себе насколько.
Если бы я рухнула вам в объятия при первой встрече или даже при двенадцатой, вы бы меня уложили в постель, попили крови и бросили.
Я видела, как на его лице отражается правда моих слов. До сих пор я не понимала, насколько он владеет своим лицом, как от этого отсутствия реакции он кажется еще больше не от мира сего, чем есть на самом деле.
Вы правы, – сказал он. – Если бы вы хихикали и липли ко мне, я бы на вас и не глянул. Сначала меня привлекла ваша частичная устойчивость к моей силе. А заинтриговало меня ваше упрямство. Ваш решительный отказ.
Я была вызовом вашей непобедимости?
Да.
Я смотрела в это вдруг ставшее открытым лицо. Впервые я подумала, что в его глазах отражается правда.
Хорошо, что я устояла. Не люблю, когда меня используют и бросают.
Поначалу вы были только трудностью, объектом, который надо покорить. Потом меня стала интересовать ваша растущая сила. Мне открылись возможности, которые можно было бы использовать для упрочения моего положения, если бы вы соединились со мной.
В его лице мелькнуло что-то вроде боли, и мне захотелось спросить, настоящее ли это. Есть ли тут вообще что-то настоящее, или он просто стал играть новую роль. Я верила, что Жан-Клод сделает все, чтобы остаться в живых. Я не верила, что он скажет правду, сидя хоть на пачке Библий.
Я много раз спасала вашу шкуру. Я объявила себя вашим слугой. Чего вы еще хотите?
Вас, ma petite. – Он встал, но не подошел ко мне. – Меня тянет к вам уже не трудность, не обещание силы.
У меня сердце заколотилось в глотке, а ведь он даже пальцем не шевельнул.
– Я люблю вас, Анита.
Я смотрела на него расширенными глазами. Открыла рот, закрыла. Я ему не верила. Он так легко, так умело врал. Он мастер обмана. Как можно ему поверить сейчас?
И что вы хотите от меня услышать?
Он покачал головой, и его лицо приняло обычный вид – то есть обрело ту совершенную красоту, которая у него за обычный вид сходила. Но я знала теперь, что даже это – маска, скрывающая более глубокие чувства.
Как вы это сделали?
Если вам несколько веков приходится тренировать лицо, чтобы оно было приятным и ничего не выражающим, ничего другого у вас уже не получится. Много раз моя жизнь зависела от выражения моего лица. Я хотел бы, чтобы вы поняли, чего мне стоила эта небольшая демонстрация человечности.
