Шесть шлюх работали в борделе,
Любили всем давать…
Одну из них молотком огрели —
И их осталось пять…
Она шла медленно, как будто специально наслаждаясь происходящим, давая мне в полной мере прочувствовать, что меня ждет — Анежка Гурович прекрасно знала, спрятаться мне негде.
Пять шлюх работали в борделе
Раздвигая ноги пошире,
Одну из них упыри поели —
Осталось их четыре…
Ее голос вливался в мои уши, лишал какой-либо надежды на спасение. Простыня, которой я обмоталась, соскальзывала с меня, и я придерживала ее немеющими пальцами, как никогда чувствуя себя уязвимой и охваченной животным ужасом.
В борделе четыре шлюхи трудились,
Четыре продажных сестры…
Одна как-то раз удавилась —
Осталось их ровно три…
— Сучечка, ты где-е-е? — допев куплет, позвала Гурович своим обычным грубым голосом. — Я иду за тобой! Тебе не скрыться от меня, милашка! И ты знаешь, я придумала, чем мы займемся, после того, как ты покажешь, как делаешь это… Мы немножечко подправим твое красивое личико! Как тебе такая идея?
В конце коридора показались двери на лестницу, которая вела вниз, на первый этаж. Я бросилась к ним так быстро, как только могла — на деле у меня получилось лишь немного ускорить шаги своих непослушных, ватных ног.
Три шлюхи в борделе были,
Три лучшие в мастерстве…
Одну из них в ванной утопили —
Осталось их всего две…
Я с размаху толкнулась в двери, которые так же, как и все остальные, оказались закрыты. Слезы застилали глаза, когда я схватила огнетушитель и ударила в стекло, а затем выронила его, потому что он оказался слишком тяжелым.
Стекло же не разбилось, а всего лишь пошло паутиной трещин — оно было слишком, слишком толстым…
В борделе было лишь две шлюхи,
Их доля предрешена…
Одной распороли белое брюхо…
Зарыдав, я забилась в угол, а офицер Гурович показалась из-за поворота с широкой улыбкой, абсолютно безумными глазами и мясницким ножом в руке. Рывком подняв меня, она прижала лезвие к моему горлу и прошептала мне в самое ухо:
— А последняя — вот и она!
Она оказалась права — в этот момент я действительно пожалела, что не умерла, когда люк виселицы распахнулся под моими ногами.
Те мучения, которые она уготовила мне, страшнее смерти.
— Отпусти ее, Анежка, — послышался вдруг знакомый голос. — Она того не стоит, поверь.
Кардинал Коул Тернер вышел из-за поворота и остановился в нескольких метрах, прямой и совершенно спокойный, как и всегда. При виде его на лице сестры Гурович расплылась улыбка, а глаза загорелись обожанием, но острое лезвие тесака еще сильнее прижалось к моему горлу.
— Ваше Высокопреосвященство! — всхлипнула женщина. — Это вы! Вы… Вы же любите ее! Эту скверную, нечистую курву, недостойную даже целовать землю, по которой вы прошли! Почему вы полюбили ее, за что? Вы применили к ней какую-то магию, понарошку казнили у всех на глазах, чтобы все подумали, что она мертва, а сами… Вы любите ее, и поэтому спасли!
— Побойся Каина и Лилит, сестра, — перебил Тернер, даже не взглянув на меня, — Как я могу любить женщину, которая изменяла мне с моим врагом? Это он и спас ее, ее спас Кастор Трой при помощи своего брата, который обладает способностью оживлять мертвых. Он воскресил блудницу к жизни, но я пришел это исправить.
— Это правда? — потрясенно выдохнула Гурович, и я почувствовала, как ее хватка чуть-чуть ослабла. — Вы правда больше не любите ее?
— Разумеется, нет, — спокойно проговорил Его Высокопреосвященство, глядя Анежке Гурович прямо в глаза своими синими, такими красивыми и холодными глазами. — Ты одна достойна, сестра Анежка. Достойна моего уважения, благодарности и восхищения. Опусти этот уродливый нож, не марай руки об это падшее существо, и иди ко мне, чтобы получить мое высочайшее благословение.
Тесак выпал из ее мясистых пальцев и, завороженная его голосом, сестра Анежка пихнула меня к стенке, а затем с одухотворенным блинообразным лицом торжественно шагнула к Коулу, который даже руки развел, как будто приглашая ее в свои объятия.
— Святой день, — прошептала Гурович, и опустившись перед ним на колени, потянулась губами к кардинальскому перстню. — Я обожаю, обожаю вас, Ваше Высокопрео…
Она не договорила, потому что в следующее мгновение кардинал Коул Тернер взял ее за голову, легким движением сломал шею и отбросил от себя.
И хотя это было самым чудовищным из всего, что я видела в жизни, я не колебалась ни секунды, потому что в его глазах прочла всю правду.
Он простил меня за то, что я была с Кастором Троем.
Так же, как и я простила ему то, что сделал со мной.
Я бросилась к нему и прижалась крепко-крепко, найдя в нем защиту и утешение от пережитого кошмара. И Его Высокопреосвященство кардинал Коул Тернер стиснул меня так сильно, будто хотел вплавить в себя.
— Моника… — прошептал срывающимся голосом, гладя мои волосы. — Моника, любовь моя… Плоть от плоти моей, кровь от крови. Теперь только моя, моя навеки…
— Ты казнил меня, Коул, — тихо сказала я. — Ты меня повесил…
— В этот момент я умирал сам. Я умер вместе с тобой, Моника. Я ощущал все то, что ощущаешь ты. Тяжесть веревки на шее, пропасть открытого люка под ногами и то, как захлестнуло дыхание. Все прошло идеально, но я не учел одного, — и он кивнул на мертвое тело офицера Анежки Гурович. — И как она догадалась, что я применил к тебе свою сверхспособность по слиянию жизней? Страшная женщина, господи прости…
— Но зачем, Коул? Святые небеса, зачем это было нужно?
— Потому что это было обязательным условием сделки, — усмехнулся он. — Потому что мы должны были пройти через это, чтобы обрести новую жизнь. Да, я приговорил тебя к смерти, ангел мой, и повесил. А теперь я сожгу твой труп.
В его ладони возник огонь, и я засмотрелась на танцующие отблески пламени, не понимая, что он имеет ввиду, но доверяя ему.
Полностью ему доверяя…
А в следующее мгновение он швырнул пламя об стену и оно побежало по перекрытию, после чего добралось до проводки, которая заискрила и вспыхнула, как факел.
Глядя из окна отъезжающего черного “БМВ”, как горит здание морга и слыша сирены подъезжающих пожарных машин, я видела в этом пламени дом под голубой крышей у моря далеко-далеко отсюда и розовеющий в нежных красках персиковый сад.
Я видела мою бабушку в кресле-качалке на веранде этого дома — а на столе перед ней лежали мягкие, сочные, бархатистые плоды персика — каждый, как маленький рассвет.
