Стемнело. Был уже, наверно, восьмой час. Но мы не останавливались. Я не особо торопилась завершать эти полдня работы. Ее окончание означало старт вечера, то есть ужин в доме Николя и его жены. Сама мысль о том, что придется делить с ними трапезу, вызывала тошноту…
Николя читал один из подготовленных мной документов, а я составляла отчет о последних часах, собираясь отправить его Полю. Через несколько минут я поняла, что взвинчена до предела. Когда Николя концентрировался на чем-то, он жевал кончик ручки – я это наблюдала в его двадцать четыре, я это увидела и теперь, почти в сорок два, – привычка никуда не делась. И по-прежнему действовала мне на нервы.
– Прекрати, – приказала я.
– Что?
Я покосилась на него, он непринужденно усмехнулся, один в один как когда-то давно, когда хотел меня обаять, и точно как Ноэ, когда он пытается заговаривать мне зубы.
– Ты прекрасно знаешь.
– Вовсе нет…
Наши взгляды встретились, мы смотрели друг на друга с вызовом, но с трудом сохраняли серьезность. В конце концов мы, не сговариваясь, расхохотались и не могли остановиться.
– Ссора понарошку!
Мы произнесли эту фразу одновременно. Это было одной из наших любимых забав в самом начале знакомства, когда мы не успели еще поцеловаться в первый раз. Мы тогда специально цапались даже из-за какой-нибудь ерунды, притворялись, будто дуемся друг на друга, чтобы потом над этим посмеяться и получить удовольствие от примирения. И Николя, принявшись грызть ручку, ожидал от меня ровно такой реакции. – Ты это нарочно? – спросила я, плача от хохота.
Он якобы смущенно провел рукой по волосам.
– До некоторой степени, если честно. Хотел убедиться, что с тобой это по-прежнему срабатывает.
Не переставая мне улыбаться, он откинулся в кресле и сцепил пальцы на затылке, хрустнув суставами. Я тоже расслабилась. Мы принялись с обескураживающей естественностью вспоминать годы учебы, тогдашних друзей, безумные планы, вечеринки с перебором алкоголя, ночные прогулки по Парижу на его старом голландском велосипеде. Мне нравилось смеяться с ним. Не нужно было этого делать, но искушение было слишком велико, я как будто заново примирялась со своей юностью, с теми годами, возвращаться в которые запретила себе давным-давно. И он вроде с таким же удовольствием веселился вместе со мной.
– Я рад, что мы смогли вот так поговорить вдвоем, без всякого напряга.
– Ага, вышло прикольно, согласна.
– Да… но…
Его зрачки заметались, он подбирал слова. Поколебавшись, он снова обратился ко мне. На его лице читались искренняя печаль и некоторая досада.
– Рен, я всегда жалел, что у нас все вот так оборвалось.
Мне совсем не понравился оборот, который принимал наш разговор, он снова стал серьезным, а я не имела ни малейшего желания обсуждать наше расставание.
После экзаменов в коммерческой школе Николя выпал потрясающий шанс поехать на работу в Индию. Однако он колебался из-за нашего романа. Будучи уверенной и в нем, и в себе, я уговорила его согласиться. Надо признать, что мне не пришлось долго настаивать. Мы сильные, мы выстоим, и, как только я закончу художественное училище, сразу приеду к нему. В первые недели он звонил мне каждую минуту, когда только мог. Потом новости стали доходить реже, а в те разы, когда мы разговаривали, у нас оставалось все меньше общих тем. Я застряла в Париже, а он переживал свое большое приключение. Но я продолжала верить, что все наладится. В этом возрасте мы полны иллюзий. Так прошло довольно много времени. Я выяснила, что беременна, и втайне от всех пошла делать аборт. Все это переросло в реальную катастрофу, когда мне объявили, что уже слишком поздно. Начиная с этого дня, отчаянно нуждаясь в Николя, я методично пробовала с ним связаться. Хотела, чтобы мы приняли решение вдвоем. Даже позвонила его родителям, попросила помочь поговорить с ним, не упоминая, естественно, свою проблему. Но они не откликнулись. Для них я была всего лишь влюбленной девчонкой, которая цеплялась за их сына вопреки здравому смыслу. Я каждый день звонила в хостел, где он жил. Иногда никто не снимал трубку, иногда мне отвечали на незнакомом языке, однажды к телефону подошел француз и сообщил, что Николя нет. Теперь я поняла, что, видимо, тогда говорила с Пакомом. Однажды Николя все же перезвонил. Попытавшись для начала неубедительно оправдаться за свое глухое молчание, он, запинаясь, заговорил обо всем и ни о чем. Я должна была сразу догадаться, но меня терзало только одно: как сообщить ему, что он вот-вот станет папой? Посчитав причиной его колебаний разделявшее нас расстояние, я глубоко заблуждалась.
– Рен, я должен кое-что тебе сказать…
– Я тебя слушаю.
Секунды тянулись нескончаемо долго.
– Блин… не ожидал, что это будет так трудно.
И тут до меня дошло.
– Ты кого-то встретил?
Новая пауза, подтвердившая мою догадку.
– Клянусь тебе, я не хотел, для меня это было немыслимо, но… я действительно влюбился в нее.
Ровно в эту минуту я стала взрослой и утратила иллюзии и мечты о великой любви, в которой все всегда хорошо.
– Выходит, мы ошибались, – бросила я ему.
– Я пока не собираюсь возвращаться, но, когда я буду во Франции, я тебе позвоню, и мы обо всем поговорим.
– Нет, Николя. Это ни к чему. Все кончено, у тебя своя жизнь, позволь и мне жить своей.
– Понимаю. Я ни за что тебя не забуду, Рен.
– А я тебя.
Никогда я не была настолько искренней. Я ничего не сказала ему о ребенке. Я не сомневалась, что он человек порядочный и выполнит свои обязательства, но не хотела, чтобы он действовал по принуждению, под давлением, и злился на меня за то, что я испортила ему жизнь. Печаль и разочарование победили разум и честность – в одно мгновение я смирилась с мыслью, что буду растить этого ребенка, которого не хотела, одна, без отца.
И вот через восемнадцать лет мы сидим друг напротив друга, и Николя приносит мне извинения. Знал бы он…
– Срок давности истек, – великодушно перебила я, прогоняя неприятные воспоминания. – Мы тогда были детьми.
Он грустно покивал:
– Конечно, но мне важно, чтобы ты знала.
– Мило с твоей стороны.
Что еще я могла ему ответить? Что это не имеет смысла? Что историю не перепишешь? Он как будто считал, что можно обнулить счетчик, снять с себя вину за некий пустяк, который стал причинять неудобство с тех пор, как я снова ворвалась в его жизнь. Вот только мне было известно, что это невозможно.
– Ты отдаешь себе отчет в том, что этот разговор – абсолютный сюр на фоне твоего намерения познакомить меня с детьми и женой?
Он ухмыльнулся и взглянул на часы.
– Не спорю. Впрочем, нам пора идти, да и вообще мы хорошо поработали, правда же?
