Маркиз как бы между прочим спросил у Лилы:
— Интересно, нет ли среди ваших талантов и музыкального? Вы играете на пианино?
— Немного, — скромно ответила она.
— Тогда предлагаю вам испытать свои силы на этом внушительном рояле.
В углу стоял действительно прекрасный инструмент.
Граф сказал, что получил его в подарок от матери, хотя сам почти никогда за него не садится, предоставляя это право своим гостям.
Лила легко пробежала пальцами по клавишам, и маркиз сразу же понял, что не ошибся: она разбирается не только в живописи, но и в музыке.
За его просьбой поиграть крылось желание избавить Лилу от ощущения неловкости: он не сомневался, что она была далека от смысла разговоров, которые велись за столом.
Его ничуть не удивило, что в гостиной виконтесса села рядом с ним.
Она флиртовала, умело играя голосом и мимикой, и до своего разочарования в женщинах он нашел бы ее в высшей степени обольстительной.
Но теперь его крайне раздражал граф, усевшийся рядом с роялем и не спускавший с Лилы восхищенного взгляда.
На лице ван Рейдаля было ясно написано, что он испытывает к Лиле.
«Дьявольщина, почему он не оставит девушку в покое! Она слишком юна!» — возмущался маркиз.
Вскоре он поймал на себе недовольный взгляд виконтессы: она была обижена тем, что он не слушает ее.
Лила сыграла сперва ноктюрн Шопена, потом несколько романтических вальсов Штрауса.
Играя хорошо знакомые вещи, она думала о том, как красив маркиз, и с невольным любопытством смотрела на виконтессу, пытаясь угадать, о чем она может ему говорить.
Лила решила, что француженка относится к числу женщин, которые должны занимать маркиза, и что ему, наверное, очень скучно с такой простушкой, как она. Он был добр к ней только потому, что она — англичанка, соотечественница, оказавшаяся в затруднительном положении.
«Он не только красив и знатен, — рассуждала девушка, — он еще необыкновенно умен! Конечно, он находит меня неинтересной, ведь я не разбираюсь в тех вещах, которые увлекают его, если не считать лошадей и картин».
Лила и сама не смогла бы объяснить, почему ей стало вдруг невыносимо грустно. Она решила, что просто страшно устала.
Позади был очень тяжелый день.
Когда она переодевалась к обеду, няня в ужасе вскрикнула, увидев огромный синяк у нее на плече — результат бесчинства Никласа. В тот момент он был ярко-багровый, а теперь, наверное, постепенно синел.
Она могла только радоваться тому, что все-таки успела увернуться: ведь Никлас хотел ударить ее кулаком в лицо! Однако плечо болело все сильнее, так что даже играть на рояле становилось трудно.
Закончив очередную пьесу, она немного неуверенно встала из-за инструмента.
— Пожалуйста, поиграйте еще! — взмолился граф. — Я очарован вашим исполнением не меньше, чем вашей красотой!
Он говорил очень тихо, так что ни маркиз, ни виконтесса не могли услышать его слов. Но Лила отошла от рояля и обратилась к маркизу:
— Пожалуйста… вечер был… чудесный, однако… наверное, мне лучше… вернуться на яхту.
Маркиз сразу же поднялся.
— Разумеется, вы правы. Я знаю, вы очень устали. Я отвезу вас обратно.
— Нет-нет… пожалуйста, не беспокойтесь…
Я вполне могу уехать одна! — смущенно возразила Лила.
Не обращая внимания на ее протесты, маркиз спросил у графа:
— Твоя карета ждет, Ганс?
— Конечно!
Лила попрощалась с виконтессой, а потом очень мило поблагодарила графа за возможность побывать у него дома.
— Я постараюсь завтра снова увидеть вас — если только его милость не умчит вас в Англию! — пообещал граф.
Подойдя к ней ближе, он прибавил:
— Я никогда не смогу вас забыть. Надеюсь, вы разрешите мне навестить вас, когда я в следующий раз буду в Англии.
— Спасибо… — пролепетала Лила, сознавая, что не может дать графу адреса, по которому тот нашел бы ее.
Она направилась к двери, и маркиз последовал за ней.
— Мне… не хотелось бы… отрывать вас от друзей, — тихо сказала она ему уже в холле. — Я могу… ехать одна.
— Я еду с вами! — твердо заявил маркиз.
Он взял ее накидку у лакея и набросил ей на плечи, а затем помог спуститься по лестнице и сесть в карету.
Лила с удивлением отметила, что от прикосновения его руки по ее телу пробежал странный трепет.
Когда карета повезла их к стоявшей поблизости яхте, ей вдруг захотелось, чтобы дорога была длинной — такой же длинной, как путь из Гааги в Амстердам.
Ей хотелось говорить с маркизом так, как они разговаривали днем — и чего не могли сделать вечером, в присутствии графа и виконтессы.
Лила не понимала своих чувств, она только знала, что ей приятно его присутствие и хочется подольше быть с ним.
«Цапля» представляла собой романтическую картину.
Огни яхты отражались в темной воде канала, а лунный свет пробивался сквозь листву деревьев на набережной.
Выходя из кареты, Лила думала, что маркиз попрощается с ней и она поднимется на борт одна, однако он сказал кучеру:
— Обратно я пойду пешком, можешь не дожидаться.
При мысли о том, что он побудет рядом еще какое-то время, у нее радостно затрепетало сердце.
Лила подняла голову и умоляюще посмотрела на маркиза.
Эта юная красавица, стоящая перед ним под звездами, освещенная огнями яхты, была прекраснее всех картин на свете. Ни один художник не смог бы передать ее одухотворенную красоту!
Долгие секунды они стояли неподвижно, глядя друг на друга, и казалось, лунный свет произносит за них те слова, которые они не решаются сказать.
А потом Лила заставила себя повернуться и, поднявшись на борт яхты, вошла в салон.
Маркиз следовал за ней.
— День у вас был долгий и трудный. И мне хотелось сказать вам, что вы держались необычайно мужественно. Я уверен, ваш отец гордился бы вами.
От его доброты Лила так растрогалась, что на глаза навернулись слезы.
Она очень тихо ответила:
— Вы… сказали мне… необыкновенно важные слова. И… я знаю… папа был бы благодарен вам… за то, что вы… так добры ко мне!
Маркиз сел в уютное кресло.
Увидев, что он не собирается сразу уходить, Лила устроилась поблизости, сбросив накидку.
Вечернее платье, купленное во Флоренции, очень ей шло, оно выгодно оттеняло юную свежесть ее лица. А еще оно подчеркивало стройность ее фигуры, высокую грудь и тонкую талию.
