— Я знаю. — Улыбается она печально. На ее щеках играют едва заметные ямочки. — Знаю, что он любит меня.
— А ты? — Пытаюсь унять зашедшееся сердце.
— Что я? — Пожимает плечом.
— Что ты к нему чувствуешь?
Она светится, наблюдая за мной.
— Я? — Вздыхает. — Ты же знаешь.
Качаю головой.
— Нет.
Элли не меняется в лице. Смотрит прямо. Глаза в глаза. Ее грудь высоко вздымается на вдохе и опускается на выдохе. Она только кажется спокойной, но внутри нее определенно бушует стихия.
— Я тоже его люблю. — Прикусывает нижнюю губу. Стойко выдерживает мой взгляд. — Я обоих вас люблю. Вы же мои друзья.
Мне не удается сдержать истерический смешок:
— Ты знаешь, о чем я.
— Знаю. — Подтверждает она.
— Я не про дружеские… чувства.
— Чувства… — Ее рот кривится от внутренней боли, веки на секунду закрываются. Открыв их, Элли смеряет меня разочарованным взглядом. — Все зависело только от тебя, Джимми. Вчера все зависело только от тебя.
Вижу, как дрожит ее подбородок, и мне хочется обхватить ее лицо ладонями и успокоить долгим поцелуем. Но не двигаюсь. Конечности онемели, потому что мысленно я снова погружаюсь в тот ад, который устроил вчера нам обоим.
— Он любит тебя, Элли! — Повторяю.
— Я знаю.
Кажется, мы начинаем по кругу.
— А ты? — Задыхаюсь я, в душе понимая, что стоит только сказать ей о своих чувствах, и все встанет на свои места.
Но не делаю этого. Потому что если кто-то из нас сейчас открыто скажет, что любит, третьим лишним останется Майки. А мы не можем так с ним поступить. Никак не можем.
— Ладно, проехали. — Хмыкает Элли, проводя пальцем сверху вниз по звеньям железной цепи. — Если тебе больше нечего сказать, я, пожалуй, пойду, мне пора.
— Подожди! — Встаю. — Он ведь тебя любит, дурочка! Он — мой друг. Значит, остальное не важно. Я не могу так с ним поступить.
— И я тоже. — Кивает она, пятясь назад.
— Элли, прости меня. — Развожу руками. — Кто я? А кто он? Ты ведь сама прекрасно знаешь. Майки всегда будет лучше меня.
— Да. Именно. — Она кивает, как заведенная, отступая в темноту ночи.
Я останавливаюсь, глядя, как девчонка удаляется, проваливаясь каблуками в песок и покачиваясь.
— Он тебе больше подходит! — Кричу.
— Да, Джимми. Ты прав. — Не в силах больше слушать меня, Элли разворачивается. Бросает через плечо: — И он никогда бы не поступил со мной так, как ты!
Ее голос срывается и затихает во тьме.
Я хватаюсь за голову, наблюдая, как светлое пятно скрывается в зарослях деревьев. Мне хочется побежать, догнать ее, схватить и сказать все, что чувствую. Держать крепко. Но на мне следы другой женщины, мерзкие, грязные следы утех, помады и пота. Может, даже отметины на шее, не знаю, не смотрелся сегодня в зеркало, не хотел видеть свое подлое и трусливое отражение.
— Элли! Стой! Подожди! — Кричу.
Бросаюсь во тьму, но не вижу и следа от нее. Мне плохо, меня тошнит. Выворачивает наизнанку прямо под каким-то кустом. Сгибаюсь пополам, извергая из себя желчь вперемешку с кислой блевотиной. Утираю пот со лба и снова всматриваюсь в темноту.
— Элли! Эл!
Бегу, натыкаясь на шершавые стволы деревьев, запинаюсь, снова кричу. Зову ее. Но никто не откликается. Останавливаюсь, когда выбегаю на пустынное шоссе.
— Элли!
Оглядываюсь по сторонам и вслушиваюсь в стрекот сверчков. Падаю на траву, приваливаясь спиной к столбу, на котором установлен здоровенный биллборд. Обхватываю собственные колени и до крови кусаю губы.
Она ушла. К нему. Ты ведь этого хотел?
Так в чем дело?
Элли
Сначала бегу, не оборачиваясь, потом, поняв, что никто за мной не следует, замедляю шаг. Пройдя еще немного, сворачиваю к дороге. Поднимаюсь, отряхиваюсь и долго смотрю на виднеющиеся вдалеке огни города. К вечерней прохладе примешивается кислый запах болота и тины. Кашляю.
«Так тебе и надо. Так тебе и надо!»
Идти по асфальту гораздо удобнее, но болит нога — кажется, натерло кожу. Хромая, медленно плетусь на север. Раздумываю, не разуться ли? Вздрагиваю от криков ночных птиц и размазываю руками слезы по лицу. «Вот и всё кончено. А ты еще поперлась к нему, дура! Теперь довольна? Этот бесчувственный подонок никогда к тебе ничего и не чувствовал. Напридумывала себе всякого! Глупая!»
И громко всхлипываю — ведь никто меня здесь не услышит.
Когда сзади вдруг слышится шум автомобиля, испуганно отшатываюсь в сторону. Тот пролетает мимо с оглушительным ревом, но затем резко тормозит, визжа шинами. Его фары гаснут.
— Это ты, цыпа? — Слышится, когда я уже хочу свернуть обратно в лес, от греха подальше.
И у меня все внутренности сжимаются в болезненный комок при звуке этого голоса, мерзкого, с нотками самоуверенной наглости. По позвоночнику ледяными щупальцами крадется страх, впивается в ребра острыми когтями тревоги.
«Пусть только это будет не он, только не эта грязная скотина, Бобби Андерсон».
Но я уже знаю. Этот хрипящий басок и разящий за несколько метров густой одеколонный дух ни с чем не спутать.
— Ты-ы… — Гнусавит он довольно, врубая дальний свет на своем джипе, которым перегородил всю дорогу.
Меня слепит.
— Тебя подвезти? — Спрашивает голос. — Глухая?
Разум вопит, что нужно бежать. Прямо сейчас. И плевать, как и куда. Обдирая кожу, ломая каблуки, утопая по колено в грязи. Лишь бы унести ноги. И лучше сразу прочь с дороги, в заросли, в сторону болота. Он вряд ли рискнет сунуться туда на своем джипе, чтобы раздавить меня. Побежит сам. И догонит. Жалеть не будет, сразу убьет. Голыми руками.
Зачем я вообще пошла в эту сторону? Почему не через овраг?
— Подвезти, говорю? — Он появляется из темноты внезапно.
Возвышаясь надо мной и обдавая плотной волной едкого перегара. Вздрагивая, подаюсь назад в тщетной попытке отстраниться, но его цепкая лапа уже перехватывает мое горло и больно сжимает.
— Нет, — хриплю, бултыхая руками в воздухе и вцепляясь с силой ногтями в давящие на горло сильные пальцы.
Его лицо уже передо мной. Ослепленная светом и перепуганная до смерти, не вижу горящих гневом глаз — и так знаю, как они выглядят, опасно сужаясь до маленьких хищных щелок. Всхлипывая и сипя, пытаюсь ухватить ртом хоть немного воздуха, но голова неумолимо начинает кружиться. Перед глазами расплываются синие круги, руки обмякают.
— Тупая ты шлюха. Это не был вопрос. — Произносит он, брезгливо морщась. Теперь передо мной отчетливо предстают его искривленные губы-лепехи. Наверное, это будет последним, что я увижу перед смертью. — Я никогда не спрашиваю. Просто беру то, что мне нужно.
