Мои колени подкашиваются. Валюсь к его ногам, когда он разжимает пальцы. Падаю на асфальт и захожусь в сухом кашле. Хватаюсь за шею, которую разрывает от боли.
— Ну, не хочешь сделать мне приятное, цыпа? — Усмехается этот урод. Его массивные ботинки приближаются ко мне, противно хрустя песком. — Тебе понравится мой дружок, ты, наверняка, таких еще не пробовала.
Садится на корточки, приближает свое лицо к моему. Несмотря на бьющий в меня яркий свет, вижу злость и возбуждение в его маленьких свинячьих глазках. Тянет руку. Толстые пальцы смыкаются на моих щеках. Схватив меня за подбородок, как какую-то собачонку, подонок резко притягивает меня к себе.
— Обслужи себя сам, — цежу сквозь зубы.
И, не успев, как следует, обдумать свой поступок, смачно плюю ему в лицо. Гордость родилась вперед меня, тут ничего не поделаешь.
Бобби замирает, гневно кривя ртом. Медленно разжимает пальцы, отпуская меня. Затем также медленно вытирает мою слюну со своего лица.
Мне хочется отползти. Но ноги не слушаются. Все тело сводит судорогой от нахлынувшего страха. Понимаю, что такое он точно не простит. И Бобби не заставляет себя ждать — бьет резко, наотмашь. Прямо по лицу.
Удар настолько сильный, что я моментально глохну. Женщин так не бьют. Так можно врезать только мужику. Заваливаюсь на бок, не понимая, жива я или мертва. Словно через вату слышу его тяжелые шаги. Одной рукой он переворачивает меня и ставит на колени.
— Иди сюда, цыпа. — Стальной хваткой его левая рука сжимается на волосах на моем затылке. Правая по-хозяйски скользит по бедру, подбираясь к краю платья.
Бессильно рычу. Мычу что-то. Перед глазами все плывет.
— Давай, рассказывай. — Слышится треск разрываемой ткани. — Как они имеют тебя, дешевка? Сразу вдвоем или по очереди?
Пытаюсь что-то сказать, но, кажется, чувствую металлический привкус крови во рту. Язык не слушается. Посылаю его ко всем чертям, а изо рта вырывается бессмысленное хрипение.
Нужно сопротивляться. Иначе, он не остановится. Нужно что-то делать: кричать, драться, попробовать убежать, потому что вид моего безвольного тела заводит его еще сильнее.
— Нет, пожалуйста, нет… — стону сквозь сомкнутые зубы.
Но его руки продолжают блуждать по моей коже, мять бедра, по-хозяйски бесцеремонно забираются в трусы. «Только не это!» — кричит мое сознание, запрятанное где-то глубоко в голове и не способное никак повлиять на происходящее. Я парализована. Кровь стынет в моих жилах, руки и ноги не слушаются.
Мне все еще тяжело дышать, перед глазами все плывет после удара. Вкладываю последние силы в рывок, чтобы освободиться от его захвата, но получаю новый, безжалостный удар по лицу — Бобби переворачивает меня на спину и бьет кулаком. Темноту разрывает вспышка — это я на мгновение вижу искры и тут же слепну. Сопровождающий удар глухой треск кажется взрывом, но разум подсказывает, что с таким звуком разрываются мягкие ткани моего лица, а, возможно, ломаются кости.
Я полностью дезориентирована, но понимаю, что он куда-то волочет меня за волосы. Кожу жжет холодным асфальтом, разрывает камнями и ветками, бьет мокрой травой. Больше не видно света фар, просто темно и тихо. Воняет сыростью. И перегаром — потому что он наклоняется ко мне.
Вскидываю руки. По крайней мере, очень стараюсь это сделать. Но напрасно: тут же получаю в живот. Возможно, кулаком или коленом, но чувство такое, что тяжелой гирей — внутренности горят, взрываясь от боли. Меня скручивает, сгибает пополам, но подонок не дает мне согнуться. Раскладывает на траве, как тряпичную куклу, давит толстыми пальцами на горло.
Через вату ощущений я слышу звон металла. Далекий, непонятный. Он повторяется, сопровождаясь копошением. Ясность происходящего обрушивается на мою голову только сейчас — Андерсон расстегивает ремень, затем ширинку. Короткий и острый прилив адреналина дает мне сил, чтобы попытаться оттолкнуть его, но пальцы на моей шее вдруг снова смыкаются, и я слышу собственное хрипение.
Не сдаваться! Отчаянно молочу ногами, толкаюсь, шарю пальцами в темноте, нащупываю его лицо и царапаю, добираясь до глаз. Но новый, безжалостный удар в нос выбивает из меня остатки сознания. Падаю. Трава принимает меня, окутывая холодом.
«Нет. Это не может быть правдой. Я не хочу».
Но уже слышу, как рвется платье, а затем трусы. Чувствую тяжесть его тела. Наглый смех сменяется сопением, когда он пристраивается меж моих разведенных в стороны ног. Пытаюсь закричать, но его рука ложится на мое лицо, перекрывая доступ кислорода. Проваливаюсь в черную яму, но меня выдирает оттуда яркой вспышкой боли, разрывающей плоть.
Огонь. Вот, что я ощущаю. Беспощадный, дикий огонь, врывающийся в меня снова и снова, с каждым разом все грубее и сильнее. Калечащий, изуверский, не знающий жалости.
Его руки давят, прижимают меня к траве, стискивают волосы, тянут. Этот урод рычит, вгоняя в мое лоно свой член все быстрее и сильнее. Ложится на меня полностью, не встречая сопротивления. Дышит в ухо, слюнявит шею, бодает лбом в подбородок. Я полностью в его власти. Мои руки продолжают инстинктивно его отталкивать, царапать, но уже вяло, и он каждый раз все ловчее успевает перехватывать их и сбрасывать с себя.
— Нравится? Тебе нравится, детка? — Задыхается он, впиваясь пальцами в мое горло, сжимая ягодицы.
Его движения ускоряются. Боль больше не накатывает волнами и яркими вспышками — она везде. Боль. Она становится непререкаемой реальностью, захватывающей меня полностью. Между ног адски горячо и сыро. Кажется, что этот урод проворачивает острый клинок внутри меня — с остервенением, яростно.
«Уже поздно. Никто не придет и не поможет мне. Никто не узнает. Сейчас он закончит и убьет меня. У него не будет другого выхода…»
Дышать становится невозможно. Меня тошнит, голова кружится, но толстяк все еще ерзает на мне, больно вдавливая в землю. Я хриплю и кашляю, давясь собственной слюной, которой практически нет в пересохшем горле. Это длится до безумия долго. Невыносимо, чудовищно долго — целую вечность.
Когда он кончает, издавая животный рык, я принимаю смерть. И последнее, что чувствую, это горячие дорожки слез на моих щеках. Они катятся ручьями и скрываются в траве. Мне кажется, что все мои кости переломаны, а плоть разодрана в мясо, но мне становится легко, потому что небо озаряется теплым светом. Меня зовут наверх, на небеса, и душа медленно отделяется от тела.
Но все заканчивается резко — с требовательным гудком автомобильного клаксона. Сквозь туман слышно, как кто-то что-то орет с дороги.
— Эй, ты где? Тачку с дороги убери!
И я ощущаю, как руки Бобби грубо хватают меня за подбородок. Он проверяет, жива ли его жертва. Больно сдавливает пальцами лицо, слушает дыхание. И я не дышу, изо всех сил притворяясь мертвой. Он отпускает мое лицо, и моя голова вяло заваливается набок. Чувствую, как торопливо он встает, слышу, как натягивает штаны. Его руки смыкаются на моих щиколотках — Андерсон оттаскивает меня подальше в кусты.
